Последний король - Роберт Ирвин Говард
Итак, мы пришли к озеру и остановились там. Не было никаких признаков врага, ни дыма в небе. Но пока мы стояли там, римлянин, у которого была только одна рука, беззвучно упал лицом вперед, и его пронзило метательное копье.
Мы осмотрели озеро. На его поверхности не было видно ни одной лодки. Среди редких зарослей тростника у берега не было видно ни одного врага. Мы повернулись, вглядываясь в вереск. И без единого звука римлянин согнулся и упал вперед, короткое копье торчало у него между лопаток.
Обнаженный меч и ошеломленный, я осматривал безмолвные склоны в поисках признаков врага. Вересковая пустошь простиралась голой от горы до горы, и нигде не было вереска, достаточно высокого, чтобы спрятать человека, даже каледонца. Озеро не покрылось рябью – что заставило этот тростник раскачиваться, когда остальные были неподвижны? Я наклонился вперед, вглядываясь в воду. Рядом с тростником на поверхность поднялся пузырь. Я наклонился ближе, удивляясь – на меня смотрела звериная морда, прямо из-под поверхности озера! Мгновенное изумление – затем мой бешеный взмах мечом рассек это волосатое лицо, как раз вовремя остановив копье, нацелившееся мне в грудь. Воды озера вскипели в смятении, и вскоре на поверхность всплыла фигура дикаря, связка метательных копий все еще была у него за поясом, его обезьяноподобная рука все еще сжимала полую тростинку, через которую он дышал. Тогда я понял, почему так много римлян было странным образом убито на берегах озер.
Я отбросил свой щит, сбросил все снаряжение, кроме меча, кинжала и доспехов. Некое свирепое ликование охватило меня. Я был одним человеком в дикой стране, среди дикого народа, который жаждал моей крови. Клянусь Тором и Воденом, я бы научил их, как прошел норвежец! С каждым мгновением я становился все менее культурным римлянином. Все отбросы образования и цивилизации покидали меня, оставляя только первобытного человека, только изначальную душу, с красными когтями, свирепую.
И во мне начала медленно подниматься глубокая ярость в сочетании с безграничным нордическим презрением к моим врагам. Я был в хорошем настроении, чтобы впасть в неистовство. Тор знает, что у меня было много сражений на марше и при отступлении, но во мне пробудилась боевая душа норвежца, которая имеет мистические глубины, более глубокие, чем Северное море. Я не был римлянином. Я был норвежцем, варваром с волосатой грудью и желтой бородой. И я вышагивал по вересковой пустоши так надменно, как будто ступал по палубе собственной галеры. Пикты, кем они были? Низкорослые карлики, чей день прошел. Было странно, какая ужасающая ненависть начала поглощать меня. И все же не так уж странно, ибо чем дальше я отступал в дикости, тем примитивнее становились мои побуждения и тем яростнее пылала нетерпимая ненависть к чужаку, этот первый порыв первобытного соплеменника. Но в глубине моего сознания была более глубокая, более зловещая причина, хотя я и не знал об этом. Ибо пикты были людьми другой эпохи, по правде говоря, последними из народов каменного века, которых кельты и скандинавы вытеснили перед собой, когда те пришли с Севера. И где-то в моем сознании таилось смутное воспоминание о жестокой, беспощадной войне, которая велась в более темные времена.
И было также определенное благоговение, но не перед их боевыми качествами, а перед колдовством, которым, по твердому убеждению всех народов, обладали пикты. Я видел их кромлехи по всей Британии, и я видел огромный вал, который они построили недалеко от Кориниума. Я знал, что кельтские друиды ненавидели их ненавистью, которая вызывала удивление даже у священников. Даже друиды не могли или захотели бы рассказать, как люди каменного века воздвигли эти огромные каменные барьеры и по какой причине, и разум обычного человека вернулся к тому объяснению , которое служило веками, – колдовству. Более того, сами пикты твердо верили, что они чернокнижники, и, возможно, это имело к этому какое-то отношение.
И я начал задаваться вопросом, почему нам, пятистам людям, было приказано отправиться в этот дикий рейд. Некоторые говорили о том, что нужно схватить некоего пиктского священника, другие - что мы ищем вестей от пиктского вождя, некоего Брана Мак Морна. Но никто не знал, кроме командующего офицера, и его голова торчала на пиктском копье где-то в этом море гор и вереска. Я хотел бы встретить того самого Брана Мак Морна. Говорили, что ему не было равных в бою, ни с армией, ни в одиночку. Но никогда мы не видели воина, который, казалось, настолько командовал, чтобы оправдать идею о том, что он был вождем. Ибо дикари сражались как волки, хотя и с определенной грубой дисциплиной.
Возможно, я мог бы встретиться с ним, и если бы он был таким доблестным, как о нем говорили, он наверняка встретился бы со мной лицом к лицу.
Я презирал сокрытие. Нет, более того, я распевал свирепую песню на ходу, отбивая такт своим мечом. Пусть пикты придут, когда захотят. Я был готов умереть как воин.
Я преодолел много миль, когда обогнул невысокий холм и наткнулся на несколько сотен из них, полностью вооруженных. Если они ожидали, что я повернусь и побегу, они глубоко ошибались. Я шагнул им навстречу, не меняя своей походки, не меняя своей песни. Один из них бросился мне навстречу, опустив голову, нацелившись вперед, и я встретил его сокрушительным ударом, который рассек его от левого плеча до правого бедра. Другой прыгнул сбоку, целясь мне в голову, но я пригнулся так, что копье просвистело над моим плечом, и вырвал ему кишки, когда я выпрямился. Затем они были они окружили меня со всех сторон, и я расчистил пространство одним мощным ударом двумя руками и прижался спиной к крутому склону холма, достаточно близко, чтобы помешать им бежать за мной, но не слишком близко, чтобы я мог взмахнуть клинком. Если я тратил движение и силу на движения вверх и вниз, я с лихвой компенсировал это сокрушительной мощью своих ударов мечом. Нет необходимости наносить удары дважды по любому врагу. Смуглый бородатый дикарь поднырнул под мой меч, пригнувшись, нанося удар снизу вверх. Лезвие меча повернулось на моем корсете, и я лишил его чувств
