Прозрение - Ле Гуин Урсула Кребер
– Так ты что, камнями кидался? – грозно спросил у меня Торм, и мы с Тибом дружно принялись оправдываться, уверяя его, что бросались только комками глины. И вдруг выражение лица у Торма стало совершенно иным; он тоже вытянулся по стойке «смирно». Мы даже не сразу поняли, в чем дело.
Его отец, Отец Аркаманта, Алтан Серпеско Арка, возвращался домой из Сената и заметил у фонтана нашу четверку. И теперь стоял всего в паре шагов от нас, внимательно на нас глядя, а рядом с ним стоял его охранник Меггер.
Алтан-ди был широкоплечим, с мощным торсом и сильными руками. Даже в чертах его округлого лица – в выпуклом лбе, вздернутом носе, узких глазах – чувствовалась энергия, некая напористая сила. Мы почтительно с ним поздоровались и замерли, ожидая, что он скажет дальше.
– Что случилось? – спросил Алтан-ди. – Он что, ранен?
– Мы играли, отец, – ответил Торм. – Он просто порезался.
– А глаз задет?
– По-моему, нет.
– Немедленно отведи его к Ремену. А это еще что такое?
Мы-то с Тибом успели спрятать все наше оружие в тайнике, но на голове Торма по-прежнему красовался шлем, украшенный плюмажем; и Хоуби тоже позабыл про свой шлем, хотя и несколько менее красивый.
– Это шапка, отец.
– Это не шапка, а шлем. Вы что, в войну играли? С этими мальчиками?
Он снова быстро окинул взглядом нас троих. Торм промолчал.
– Говори ты, – сказал Отец Алтан, обращаясь ко мне – и явно считая меня самым младшим, самым слабым и самым трусливым. – Ну, говори: вы играли в солдат?
Я в ужасе посмотрел на Торма, ожидая подсказки, но он по-прежнему стоял, точно воды в рот набравши, и лицо у него было как каменное.
– Мы маршировали, Алтан-ди, – прошептал я.
– Больше похоже на то, что вы сражались друг с другом. Покажи-ка мне свою руку. – В голосе его не было ни угрозы, ни гнева, только абсолютная холодная властность.
Я вытянул перед собой руку; на запястье, у основания большого пальца, виднелась большая багровая опухоль.
– Каким оружием пользовались?
И снова я устремил свой взор на Торма, мучительно взывая к нему. Неужели я должен лгать нашему Отцу?
Но Торм смотрел прямо перед собой, и мне пришлось ответить.
– Деревянным, Алтан-ди.
– Так, значит, мечи у вас были деревянные. Что еще у вас было?
– Щиты, Алтан-ди.
– Все он врет! – сказал вдруг Торм. – Он с нами даже не маршировал! Он же еще маленький. Просто мы пытались на сикомору взобраться, и Хоуби сорвался, вот ветка его по лицу и хлестнула.
Некоторое время Алтан Арка молчал, а я испытывал странную смесь дикой надежды и пронзительного ужаса, слушая вранье Торма.
Затем Отец медленно проговорил:
– Но вы, значит, все-таки маршировали?
– Иногда мы учимся маршировать, – сказал Торм и, помолчав, прибавил: – Я их учу.
– Вы маршируете с оружием?
Торм снова умолк, точно язык проглотил. Стоял и молчал, и это затянувшееся молчание становилось просто невыносимым.
– Вы оба, – сказал наконец Отец, обращаясь ко мне и Тибу, – немедленно отнесете все ваше оружие на задний двор. А ты, Торм, отведи этого мальчика к Ремену и проследи, чтобы тот хорошенько его осмотрел и сделал все, что нужно. А потом приходи на задний двор.
Мы с Тибом дружно поклонились и со всех ног помчались назад, в парк. Тиб плакал, у него даже зубы от страха стучали. А я пребывал в каком-то странном болезненном состоянии вроде лихорадки, отчего все вокруг казалось мне каким-то неестественным, точно во сне; я был довольно спокоен, но разговаривать с Тибом не мог. Мы сразу направились к тайнику, выудили оттуда наши деревянные мечи и щиты, шлемы и наколенники и поволокли их на задний двор Аркаманта. Там мы свалили все это в кучу и встали рядом, ожидая кары.
Отец, уже переодевшись в домашнее платье, быстрым шагом подошел к нам, и я прямо-таки почувствовал, что Тиб весь съежился от страха. Я поклонился Отцу и стоял спокойно. Я не боялся Отца, во всяком случае, Хоуби я боялся гораздо больше. А перед нашим Отцом я испытывал некий благоговейный трепет, полностью ему доверяя. Этот человек в моих глазах был абсолютно всемогущ, и абсолютно справедлив. Он, конечно же, поступит с нами по справедливости, и если мы должны быть наказаны, то пусть так и будет.
Вскоре из дома вышел и Торм; широко шагая, он поспешил к нам. Он казался уменьшенной копией своего отца. Резко затормозив перед печальной грудой деревянного оружия и доспехов, он поклонился Алтану-ди, но стоял с высоко поднятой головой.
– Ты знаешь, Торм, что это преступление – давать рабу любое оружие?
– Да, отец, – пролепетал Торм.
– Ты знаешь, что в армии Этры рабов нет? Что воины – это свободные люди? Что обращаясь с рабом, как с воином, ты проявляешь оскорбительное неуважение по отношению к нашей армии и нашим Предкам? Тебе все это должно быть хорошо известно, Торм.
– Да, мне это хорошо известно.
– Но ты все же совершил это преступление, проявив крайнее неуважение к нашим законам и традициям.
Торм стоял совершенно неподвижно, только лицо его как-то жутковато подергивалось.
– Итак, кого же следует наказать за это, тебя или рабов?
Глаза Торма широко распахнулись – видимо, подобная возможность даже в голову ему не приходила, однако он по-прежнему молчал. И молчание снова затягивалось.
– Кто у вас командовал? – спросил Отец.
– Я.
– Ну и?
Снова надолго воцарилось молчание.
– Ну и наказание должен понести я, отец.
Алтан Арка коротко кивнул и снова спросил:
– А они?
Торм, явно преодолевая себя, буркнул:
– А они делали то, что им велел я.
– Так я не понял: надо их наказывать за то, что они следовали твоим командам?
– Нет, отец.
Еще один короткий кивок, и Отец посмотрел на нас с Тибом, но так, словно мы находились где-то далеко-далеко.
– Сожгите этот хлам, – велел он, – и учтите: подчиниться преступному приказу – это тоже преступление. Вы остаетесь безнаказанными лишь потому, что ваш хозяин берет всю ответственность на себя. Тебя, мальчик с Болот, кажется, Гэв зовут? А тебя…
– Меня зовут Тиб, Отец Алтан. Я с кухни, – пролепетал Тиб.
– В общем, сожгите все это и немедленно возвращайтесь к работе. – Он повернулся к Торму. – Идем, – сказал он ему, и они пошли куда-то бок о бок под длинной аркадой. Выглядели они, точно воины на параде.
Мы сходили на кухню, взяли там из очага пылающую головню и запалили сваленные в кучу деревянные мечи и щиты; но когда мы бросили в костер наши кожаные шлемы и наколенники, те несколько прибили огонь, и костер задымил. Тогда мы, обжигая себе руки, разгребли полуобгоревшие деревяшки и противно пахнувшие кожаные ремешки и закопали все это в палисаднике перед кухней. И уже после этого окончательно распустили сопли. Быть воинами было тяжело и даже немного пугающе, зато почетно, и мы так гордились собой, играя в эту игру. Я, например, просто обожал свой деревянный меч и частенько ходил к тайнику один, доставал его оттуда, пел ему песни, без конца полировал его грубо выструганное щелястое лезвие камнем и натирал его для блеска салом, припасенным с обеда. Но в итоге игра обернулась ложью. Даже во время игры мы никогда не были воинами – только рабами. Мы так и остались рабами. Рабами и трусами. А я еще и предал своего командира. Да меня просто тошнило от стыда и позора!
К началу послеобеденных занятий мы, естественно, опоздали. Когда мы, бегом промчавшись через весь дом и задыхаясь, влетели в класс, Эверра с отвращением посмотрел на нас и велел:
– Идите умойтесь. – А мы-то на себя и внимания не обратили; только теперь я заметил, как перепачкана наша одежда, какие грязные у нас руки, а физиономия Тиба к тому же вся в потеках сажи, слез и соплей; да и сам я, наверное, выглядел не намного лучше. – Сходи с ними, Сэлло, – попросил учитель мою сестру, – и проследи, чтобы они привели себя в порядок. – По-моему, добрый Эверра послал Сэл с нами, понимая, до какой степени мы оба расстроены.
Я успел заметить, что Торм сидит в классе на своем обычном месте, а вот Хоуби там нет.
