Молчание Сабрины 2 (СИ) - Торин Владимир
«Это в последний раз, Сабрина, – сказал он. – Как ты не понимаешь?»
Она пыталась спорить, но он был неумолим:
«Да, я забуду. Он снова заставит меня забыть и себя, и тебя. Но я не боюсь. Ты вспомнишь – всегда вспоминаешь. Ты напомнишь мне. Правда, Сабрина? Напомнишь мне, что я тебя люблю?»
– Зачем Хозяину забирать мои воспоминания? – спросила Сабрина. Ее коленки дрожали, а из-под левого глаза вытекла вязкая темно-зеленая капля краски – кукольная слеза.
Брекенбок выглядел задумчивым – его будто унесло куда-то прочь – за многие мили от «Балаганчика», а быть может, за многие годы. Тень легла на лицо шута, делая его похожим на покойника, разбуженного ударами колокола в неурочный час. Казалось, он вспомнил худший из возможных кошмаров – кошмар, происходивший наяву…
– Твоя голова – это не просто выточенная из дерева болванка, кукла Сабрина, – сказал он пустым, лишенным эмоций голосом. – В ней есть кое-что ценное – то, что делает тебя тобой. То, что ни за что нельзя потерять. Но твой… гм… Хозяин, по всей видимости, не раз забирался внутрь – он засовывал туда свои пальцы, чтобы заставить тебя слушаться, чтобы заставить тебя помнить или же забыть. Я кое-что нашел у тебя под волосами – отверстие, заткнутое пробкой. Понимаешь, кукольник просто выбрасывает то, что ему не нравится, заменяя это тем, от чего он в восторге. Подобное ковыряние в головах называется… – голос Брекенбока сорвался, словно он сам был в ужасе от собственных слов, – кукольной трепанацией. То, что ты помнишь, – это всего лишь то, что мастер оставил тебе намеренно, и ничего более.
– Но я вспоминаю! – непонимающе прошептала Сабрина – ее одолело омерзение: она представила себе длинные скрюченные пальцы четырех рук, копающиеся в ее голове. – Всегда вспоминаю… Ему не удается заставить меня забывать навсегда!
– Значит, в тебе есть какой-то изъян. – Брекенбок глядел куда-то в пустоту мимо Сабрины. – Хочешь расскажу, как это происходит? Сперва тебе выбривают на голове небольшой кружочек – размером с монетку в полфунта. Затем мастер сверлит твою голову ручной дрелью, после чего расширяет отверстие напильниками. А потом берет инструмент, похожий на пинцет, только с крючками на концах и… Когда ребенок не слушается и все наказания оказываются бесполезны, он пытается исправить его, перерывая глупую детскую головешку, словно ящик, полный старых вещей: скрепок, фантиков от конфет, ниток и прочей мелочевки.
Сабрина глядела на Брекенбока во все глаза. Сказанное шутом, вроде бы, имело к ней прямое отношение, но он говорил так, будто сам стал свидетелем чего-то подобного.
В словах Брекенбока Сабрина выделила: «Ребенок» и «Не слушается» – и даже ахнула от посетившего ее ужасного осознания.
– Ваш отец? – сказала она едва слышно. Сабрина не верила собственной чудовищной догадке. – Я слышала, что он был кукольником.
Брекенбок внезапно изменился в лице так сильно, что казалось, будто грим сейчас потрескается. Хозяин балагана побагровел, его левый глаз начал подергиваться.
– Не смей… – прошептал Брекенбок, и Сабрина с ужасом поняла, что он сейчас ее убьет. Его судорожно скрюченная рука потянулась к ее кукольной шее. – Никогда не смей говорить о нем.
По лицу хозяина балагана кукла видела, что он готов оторвать ей голову, готов сломать тщедушное деревянное тельце и в клочья порвать ее зеленое бархатное платье.
– Простите! Простите, господин Брекенбок!
Именно в этот миг Сабрина поняла, насколько она на самом деле боится смерти. А еще кукла осознала, что сейчас она ближе всего к гибели, чем когда-либо до этого. Ближе, чем тогда, когда Хозяин засунул ее в камин за то, что она пыталась сбежать в первый раз. Или чем когда он жег ее по частям за побег во второй. Или чем когда он позволил Малышу Коббу поиздеваться над ней, и тот поджег ее волосы. Ближе, чем тогда, когда она лежала в груде дымящихся металлических обломков, под спиной была мостовая, а рядом застыл изуродованный труп ее личного штурмана и…
Постойте-ка! А это еще откуда взялось?! Чье-то чужое воспоминание появилось внезапно и так же быстро исчезло.
Сабрина застыла от ужаса. Брекенбок нависал над ней… его рот исказился, сквозь крепко сжатые зубы вырвалось звериное рычание.
– Я не хотела! – прошептала Сабрина. – Не хотела… не убивайте!
Брекенбок вдруг резко моргнул и затряс головой, будто стряхивая с себя налипшую паутину. Отвернувшись от куклы, он поднялся на свои длинные ноги и потопал к окну. Отодвинув шторку, хозяин балагана замер, уставившись на дождь.
Сабрина испуганно глядела ему в спину. Цвета его костюма (половина жилетки шута была белой, другая – черной; то же и с колпаком) будто подчеркивали, что два противоречивых естества слились в нем, и каждое пыталось взять верх. Белое и черное… Эти резкие смены настроения, эти приступы ярости… Он был способен на такие поступки, от которых ужаснутся и самые злобные и жестокие из злодеев, но при этом он был… нет, не добр, разумеется, а всего лишь человечен.
Брекенбок что-то нащупывал у себя на голове. Его дрожащие пальцы касались колпака, будто проверяли, там ли оно до сих пор… а может, его там нет и не было никогда?
Сабрина знала, что он ищет. Сразу, как Гуффин притащил ее в «Балаганчик», она заметила этот старый круглый шрам, словно след, оставленный пулей. Теперь она поняла, что то была отнюдь не пуля.
– Этот звук. Ты слышишь, кукла? – спросил шут, не оборачиваясь.
Сабрина не слышала – играл граммофон, по крыше стучал дождь, капала вода в ночной горшок на полу. Она предположила, что звук, о котором сказал шут, раздавался лишь в его голове.
– Этот обреченный, гнетущий звук. Этот страшный звук. Скрип…
– Скрип? – Сабрина отчетливо представила себе жуткий скрип ручной дрели, закручивающей сверло в голову ребенка. Ей стало дурно.
Но хозяин балагана в очередной раз доказал, что понять его не так-то просто.
– Колес.
Развернувшись, Брекенбок прошел через весь фургончик к тяжелому бархатному занавесу, висевшему в дальнем от входа конце дома на колесах, и отдернул его.
Кукле предстало небольшое помещение – кабина безрельсового трамвая. Там были два кресла, рычаги управления, сигнальный гудок, самораздувающиеся меха и котел с топкой, над которым замерла механическая рука для подачи угля. Большие окна скрывались под тяжелыми проклепанными ставнями.
Потянув за рычаг, шут поднял ставню на главном окне. В ночной темноте, еще и за сплошной полосой дождя ничего было не разглядеть. Но он видел. И руки его дрожали от этого зрелища. Страх Брекенбока передался и Сабрине.
– Что там такое? – дрожащим голосом спросила она.
– Будка, – прошептал Брекенбок. – Будка едет.
Кукла прислушалась, и до нее будто бы донесся обреченный собачий вой.
– Отлавливают бродячих собак в Фли, – пояснил Брекенбок. – А потом отправляют их на живодерню, где с них сдирают…
– Но кто это делает? – перебила Сабрина, не в силах слушать, как именно убивают бедных животных. – Полиция?
– Кто-кто, но точно не полиция… – Хозяин балагана испустил вздох облегчения. – Все. Проехала.
Закрыв окно и задернув занавес, Талли Брекенбок подошел к кукле и уселся на свой табурет.
– Нужно доделать работу, – сказал он и рассеянно огляделся – от его вспышки ярости не осталось и следа. – Где же мои нитки? – Он обнаружил катушку изумрудных ниток и воткнутую в нее иглу в кармане штанов.
Брекенбок принялся умело штопать дыры на зеленом платье – иголка заплясала в пальцах шута. Сабрина неотрывно следила за каждым его движением.
– Лизбет сделала бы лучше, – сказал он, – но, думаю, и так сойдет. Обойдемся без заплаток.
– Господин Брекенбок…
– Да, жаль, что малышки Лизбет здесь сейчас нет. Вот она – настоящая мастерица…
– Господин Брекенбок…
– Не бойся, я не стану тебя убивать – как я поставлю пьесу без главной актрисы?
– Господин Брекенбок…
– И Будка уже проехала. Бояться нечего…
– Господин Брекенбок…
