Трон тени - Джанго Векслер

Король моргнул и обессиленно покачал головой.

— Я устал, Расиния… очень устал…

— Так отдохни. Я могу вернуться позже.

Нет, останься. Слушай. Граф Миеран… в нем сокрыто больше, чем кажется на первый взгляд. Я надеялся, что… — Король судорожно сглотнул. — У меня были планы… но я не успею. Не успею. Я думаю… думаю, ты можешь доверять графу. По крайней мере, он не друг нашему Последнему Герцогу. Он поможет тебе, Расиния. В глазах короля заблестели слезы. — Тебе будет дорог всякий союзник.

— Я понимаю, папа.

— Тебе придется тяжко. Не думал… не думал я, что все так обернется. — Голос короля становился все тише, словно отдаляясь. — Другого я хотел для тебя… совсем другого. Но…

— Не страшно, папа. — Расиния наклонилась к нему, нежно коснулась губами щеки. Слуги обмывали больного розовой водой, но аромат роз не мог перебить тошнотворно–приторного запаха гниющей плоти. — Все будет хорошо. Я справлюсь. А теперь отдохни.

Прости меня… — пробормотал отец, медленно закрывая глаза. — Девочка моя… дочка… Прости.

* * *

Личные апартаменты Расинии располагались в псевдосредневековой башне, носившей незамысловатое название Башенка принца. Большая часть комнат была закрыта после смерти брата Расинии, Доминика, и принцесса предпочла без затей устроиться в нескольких комнатках нижнего этажа. Впрочем, у нее были ключи от всех помещений башни, и ей не составило труда отпереть лестницу для слуг, проскользнуть через безмолвные гостиные и спальни, где вся мебель была покрыта толстым слоем пыли, и выбраться на крышу.

Строго говоря, для того что Расиния намеревалась сделать, совсем не обязательно было раздеваться донага. С другой стороны, портить добротную одежду глупо, и к тому же принцесса питала тайную слабость к мелодраматическим сценам. Расиния давно приняла это как недостаток своей натуры, осознала, что так же, как трусу не хватает нравственной твердости, а запойному пьянице — силы воли, она в глубине души не может побороть нездоровое пристрастие к драматическим жестам и романтическим стишкам. Увы, осознание слабости не помогало избавиться от нее, и время от времени та брала верх над здравым смыслом.

Солнце уже опустилось за край леса, но небо на западе все еще было залито багряным светом, отчего редкие облака казались окрашенными кровью. Вокруг, далеко внизу, мерцали огни вечернего Онлея. Ровные ряды фонарей размечали череду аллей и тропинок, отдаленные россыпи огоньков выхватывали из сумрака тяжелые очертания министерских зданий. Почти во всех министерствах уже царила темнота — служащие и чиновники, завершив работу, разошлись по домам, — и лишь Паутина была, как обычно, озарена изнутри ярким светом и бодро попыхивала дымом из бесчисленных труб. Поговаривали, что штат Министерства информации трудится посменно, как горняки в шахтах, и что в недрах местных подвалов есть клерки, никогда не видавшие солнца.

Дальше к югу, за охранной полосой королевских парков и бережно лелеемых лесов, багровое свечение отмечало границы города Вордана. Расиния долгое время неотрывно смотрела туда, между тем как ветер хлестал ее, покрывая мурашками обнаженное тело. Стоял теплый июльский вечер, ио на высоте дыхание ветра было пронизывающе холодным.

Один–единственный фонарь горел наверху Башенки принца, и здесь не было никакой стражи. Вершина башни представляла собой всего лишь каменный круг, кое–где загнутый по краям в тщетной попытке изобразить крепостные зубцы. В лучшие времена какой–нибудь принц наверняка устраивал в этом месте завтрак на солнце, но Расиния могла биться об заклад, что за много лет здесь, кроме нее, не бывало ни единой живой души. Голуби, которыми Онлей кишел, как лохмотья нищего вшами, за эти годы покрыли каменную площадку слоем серовато–белого помета.

Немаловажной для ее целей деталью был вид, открывавшийся с вершины. Башенка принца замыкала северо–восточный угол огромного, медленно, но верно дряхлеющего дворца и к тому же располагалась на изрядном расстоянии от людных мест. Отсюда Расиния различала четырьмя этажами ниже покрытую гравием тропинку, а за ней — низкую каменную стену, что окаймляла сад. На эту сторону смотрели только окна ее собственных апартаментов, и занавески на них всегда были плотно задернуты. Границу сада неспешным шагом обходили патрули норелдраев, но появлялись они с разрывом в двадцать, а то и тридцать минут и всегда несли с собой факелы, тем самым издалека возвещая о своем приближении.

Один такой патруль только что скрылся из виду, и Расиния мысленно сосчитала до двухсот, чтобы солдаты наверняка успели свернуть за угол громадного асимметричного здания. Ступила на самый край каменного круга, устремив взгляд поверх потемневших деревьев за границей сада, и заставила себя распрямиться, плотно прижимая руки к бокам.

Она чувствовала, что должна что–то сказать, произнести какую–то историческую фразу, пусть даже услышать ее будет некому.

— Как жаль, что иного способа нет.

С этими словами принцесса вытянула ногу, покачала ею в воздухе — и камнем рухнула в темноту.

* * *

Всякий раз она представляла себе, как секунды падения превращаются в вечность, время становится бесконечно тягучим, когда стена башни стремительно уходит вверх и ветер неистово хлещет нагую плоть. На самом деле Расиния едва успевала ощутить, что происходит: краткий миг невесомости, вспышка безотчетного ужаса, и тут же — нестерпимая боль. Удар оземь раздробил плечо, а за ним раскололся, как яичная скорлупа, череп. Тело принцессы дернулось, бессильно загребая ногами гравий, и, исковерканное, затихло в густеющем сумраке.

Глубоко внутри, в самых недрах ее существа, шевельнулось нечто.

Всей душой Расиния жалела, что не может потерять сознание. Многие придворные дамы обожали падать в обморок, и прежде эта страсть казалась ей жеманным позерством, но с некоторых пор она поняла, что таким образом тело всего лишь пытается освободить хозяина от страданий, причиняемых окружающим миром. Увы, в нынешнем состоянии принцесса, судя по всему, разучилась лишаться чувств, а потому ощущала все: скрежет осколков костей в раздробленном плече, месиво, сочащееся из трещин в расколотом черепе, и струйки крови, ползущие по спине, в которую впились бесчисленные куски острого гравия.

С годами она стала относиться к боли с некоторым равнодушием. Богатый опыт научил ее: есть тело, и оно сейчас бесформенной грудой валяется на земле, а есть сознание, и оно пребывает в совершенно ином месте; боль же и подобные ей ощущения суть лишь сигналы, которые тело подает сознанию, как одно судно в море семафорит флажками другому, предупреждая об опасных рифах. Тем не менее совсем отрешиться от неприятных