Красная сестра - Марк Лоуренс
Девочка попыталась вмешаться:
— Откуда вы знаете мое имя? Я не...
— Я дружу с начальником тюрьмы Джеймсом дольше, чем вы живете, мистер Рив. — Настоятельница снова оборвала девочку. — И ни один здравомыслящий человек не станет нападать на монастырь.
— Вам не следует делать ее Красной Сестрой, — сказал Партнис тем угрюмым тоном, какой бывает у мужчин, когда они знают, что проиграли. — Это неправильно. У нее нет веры в Предка... и она всего лишь убийца. Порочная, судя по тому, что говорят...
— Вера, это то, что я могу ей дать. А то, что нужно Красным Сестрам, у нее уже есть. — Настоятельница протянула пухлую руку к девочке. — Пойдем, Нона.
Нона взглянула на Джона Фаллона, на Партниса Рива, на палача и петлю, покачивающуюся рядом с ним:
— Сайда — моя подруга. Если вы причинили ей боль, я убью вас всех.
Она молча прошла вперед, стараясь не наступать на упавшие яблоки, и взяла настоятельницу за руку.
Аргус и остальные смотрели им вслед. У ворот они остановились, черные на фоне красного солнца. Девочка отпустила руку настоятельницы и сделала три шага по направлению к покрытому простыней холмику. Старый Гербер и его мул стояли и смотрели, такие же связанные моментом, как и все остальные. Нона остановилась, глядя на холмик. Потом она посмотрела на людей у виселицы — долгий, медленный взгляд — и снова повернулась к настоятельнице. Через несколько секунд пара исчезла за углом.
— Она пометила нас для смерти, — сказала Дава.
Опять шутка. И опять не смешная.
Глава 3
Однажды в деревню Ноны — такую маленькую, что у нее не было ни названия, ни рыночной площади, — пришел жонглер, одетый в грязный и выцветший пестрый наряд, с голодным взглядом. Он пришел один — молодой человек, темные глаза, быстрые руки. За его плечами висел мешок из дерюги с шарами из цветной кожи, дубинками с белыми и черными лентами и грубо сделанными ножами.
— Подходите и смотрите, великий Амондо будет восхищать и удивлять. — Это прозвучало как фраза, принадлежавшая не ему. Он представлялся горстке деревенских, не работавших в поле или в хижине, но, все же, смелых настолько, чтобы стоять на пронизанном ледяным дождем ветру Коридора. Положив между ними широкополую шляпу, ожидавшую знаки благодарности, он достал четыре полосатых палочки и пустил их плясать в воздухе.
Амондо пробыл там три дня, хотя его аудитория иссякла уже после первого часа первого вечера. Печальный факт заключается в том, что жонглирование одного человека, каким бы впечатляющим оно ни было, доставляет не так уж много удовольствия.
Но Нона осталась с ним, следя за каждым движением, за каждым ловким изгибом и поворотом. Она осталась даже после того, как свет солнца погас и последние дети ушли. Молча и пристально она смотрела, как жонглер начал укладывать реквизит в мешок.
— Ты очень тихая. — Амондо бросил ей сморщенное яблоко, которое лежало в его шляпе вместе с несколькими образцами получше, двумя булочками, куском твердого козьего сыра и затерявшегося между ними медного полпенни, обрезанного до четвертака.
Нона поднесла яблоко к уху, прислушиваясь к шороху своих пальцев по его морщинам:
— Дети меня не любят.
— Да?
— Да.
Амондо ждал, жонглируя невидимыми шарами.
— Они говорят, что я злая.
Амондо уронил невидимый шар. Он дал упасть остальным и поднял бровь.
— Мама говорит, это потому, что у меня такие черные волосы и такая бледная кожа. Она говорит, что я получила кожу от нее и волосы от папочки. — У других детей была загорелая кожа и песочные волосы, как у их родителей, но мать Ноны была родом из ледяных краев, а клан отца охотился на ледниках, так что оба они были чужаками в деревне. — Мама говорит, что они просто не любят непохожих.
— В головах этих детей живут отвратительные идеи. — Жонглер поднял свой мешок.
Нона стояла, глядя на яблоко в своей руке, но не видя его. Воспоминание не отпускало ее. Мать, в полумраке хижины, впервые видит кровь на ее руках. А это что такое? Они причинили тебе боль? Нона опустила голову и покачала ею. Биллем Смитсон пытался причинить мне боль. Это было внутри него.
— Лучше иди домой, к мамочке и папочке. — Амондо медленно повернулся, оглядывая хижины, деревья, амбары.
— Мой папочка умер. Его забрал лед.
— Тогда мне лучше всего отвести тебя домой. — Улыбка, только наполовину грустная. Он откинул назад длинные волосы и протянул руку: — Мы ведь друзья, не так ли?
Мать Ноны разрешила Амондо спать в их амбаре, хотя на самом деле это был не более чем сарай, в которым прятались овцы, когда приходил снег. Она сказала, что люди будут говорить, но ей все равно. Нона не понимала, почему кого-то волнуют разговоры. Это просто шум.
В тот вечер, когда Амондо уехал, Нона зашла к нему в сарай. Он разложил содержимое своей сумки перед собой на грязном полу там, где в дверной проем лился красный свет луны.
— Покажи мне, как жонглировать, — попросила она.
Он оторвал взгляд от ножей и ухмыльнулся, темные волосы рассыпались по его лицу, темные глаза скрылись за ними:
— Это очень трудно. Сколько тебе лет?
Нона пожала плечами.
— Маленькая. — В деревне не считали годы. Ты был младенцем, потом маленьким, потом большим, потом старым, потом мертвым.
