Наталья Гвелесиани - Дорога цвета собаки

– Ты хочешь… Не ходи туда, там болтают то, что… Дай сюда мешок – лучше пойду я!

– Ну уж! Без нервических метаний, пожалуйста,- холодно отрезал Мартин тоном, не допускающим возражений.

Но том они и расстались.

Зеленый витязь отправился в деревню, а Годар, раздумывая над тем, что бы сделать ему хорошего, пустил коня в сторону Холмогорья Посвященных. Добравшись до Верховного Хранителя, он попросил того засвидетельствовать и держать до поры в секрете, что он, Белый витязь Годар, уступает Мартину Аризонскому право на престол и руку принцессы – в случае, если дракон найдет смерть от его, чужестранца, руки.

Прибыв на храпящем коне к пустырю в Зоне раньше, чем они условились, Годар, не доходя до пшеничного поля, упал на землю и разрыдался.

Очнувшись после тяжелого, мутного забытья, он обнаружил, что лежит ничком поперек ручья – видимо, прохлада воды спасла его от перегрева. Перевернувшись на спину, Годар увидел в небе орла и – мысленно – себя, прошедшего… Экспромтом сочинилось стихотворение – верный признак того, что осмысленная жизнь снова подступила к нему:

Метаморфоза

На ясном крыле орла Парит мой соломенный стул.

Глухо ступает мул С душою и взглядом стекла.

Глухо ступает мул…

Над мулом, рекой, полями Парят мой соломенный стул И шляпа с чудо-краями.

Парит мой соломенный стул…

Меж стулом и чудо-шляпой Таких облаков надуло, Что дождь с синевы заплакал.

Все это – было телом.

И ветер попутный дул.

Тело мое летело…

А теперь шагает мул.

Глава III

Дневник Мартина Аризонского (из материалов Секретного военного архива королевства Суэния) Никогда не думал, что использую для личных записей деловой блокнот. Наверное это от того, что по делу в блокноте исчерпана всего одна страничка – расчетами суточного провианта, помноженными на дни в дороге. Двое суток мы уже потеряли – первую страничку можно вырвать. Белизна нетронутого листа, как всегда, вызывает благоговейный страх. Какую ответственность берут на себя сочинители! Клянусь,- я пущу себе пулю в лоб, если хоть кто-то испытает неловкость от слова, сказанного невпопад.

Почему я решил писать дневник? Потому что внезапно стал болен. Болезнь моя выражается в ощущении, что дракон пребывает повсюду. Стоит вытянуть руку и кожа начинает саднить от соприкосновения с отвратительной чешуей.Чтобы не вводить в заблуждение уважаемых членов спецкомиссии, в ведение которой, я надеюсь, перейдут эти записи, сохранившись чудом, после моей бесславной гибели, я не стану придерживаться сухой констатации фактов, ибо болезнь моя не физическая и не душевная. Я хотел бы сделать свой внутренний мир объектом для анализа наших поражений. Оговорюсь сразу: я вовсе не считаю, что непременно погибну, я далек от пораженческих настроений. Если вернусь,- победителей, как известно, не судят. Если же я допущу ошибку, в результате которой дракон останется жив,- ищите ее истоки в записях. Значит, все, что я напишу – большая ошибка со многими последствиями. Жаль, что никому из ушедших витязей не приходило в голову записывать свои ощущения по пути к Безымянному озеру. Впрочем, если такая мысль все-таки посетила витязя, значит, происходит что-то неладное, какая-то заминка в пути, вынуждающая вести с собой диалог.

Знаменательно, что первую запись я делаю на привале. Мы разделились с товарищем перед холмистым кряжем, вдоль которого предстоит идти верхом еще несколько дней. Обычно мы отдыхаем вместе, встречаясь возле многочисленных перевалов. Но сейчас назрела необходимость побыть, чтобы подумать, одному. С товарищем я своим желанием поделиться не могу – он решит, что я сторонюсь его. Поэтому сегодня я сделал лишний привал в промежутке между совместными. Думаю, буду поступать так и впредь, выкраивая взаймы время у собственной скорости.

А случилось со мной вот что: я вдруг стал одинок. Это не то одиночество, что беспокоило меня порой в Скире, когда я чувствовал, что нахожусь вместе со всеми и – одновременно – ни с кем. И это притом, что единоверцев у меня хоть отбавляй. В добро и справедливость по-своему верят все. Только не все могут обнажить свою веру – не хватает какого-то человеческого таланта, может быть, бесстрашия, да и тенденция к огрублению манер мешает раскрыться. Так я думал до последнего времени, до той минуты, когда мой товарищ Годар не опроверг это убеждение.

Это случилось, по иронии судьбы, на пустыре, с которого начинается Зона дракона. Вокруг того события расползлось много грязных сплетен – не хочу разбирать то, что дошло до меня; скажу только, что Белый витязь Годар – воин и друг, каких свет еще не видывал. Если его имя треплют придворные интриганы, то только потому, что не смогли проглотить человека – не по зубам оказался орешек. Неопытность и неосторожность Белого витязя происходят от душевной чистоты. Думаю, провокаторам в Скире это известно.

И все-таки Белый витязь подвел меня – совсем в ином плае, чем думают. Будь он низким человеком, плохим товарищем, я бы не придал происшедшему значения. Но поступок его был продиктован соображениями, как я понял впоследствии, не последними в наборе человеческих добродетелей.

Суть дела проста. Вспомнив наши озорные дружеские, состязания, когда один опережал другого в пути, стараясь, однако, сделать так, чтобы товарищ догнал и взял реванш, после чего можно было снова устремляться вперед, я, проснувшись по привычке раньше и, сделав все приготовления, вышел в дорогу первым, пока Годар еще спал. Я знал, что он с минуты на минуту пробудиться и вскоре нагонит меня. Перед выездом я снял тент-палатку, не сомневаясь в безотказности солнца – нашего с ним будильника в степи.

Но Годар, проснувшись, не поверил мне. Он решил, что я сбежал на поиски славы один, забыв про него. Он поверил, что я могу быть подлым – вот и вся моя обида на него.

В те минуты, когда он дал мне знать об этом, я покинул Зону дракона – в стыде, в смятении, потому что вдруг увидел, что мир не таков, каким я его себе представлял. Получалось, что, если я был благороден вчера, благороден сегодня, буду благороден завтра, из этого вовсе не следует, что я останусь благороден и послезавтра. Стоит допустить формальную оплошность, повлекшую за собой недоразумение, и ты уже взят на подозрение ближайшим другом, почти братом, словно благородство имеет выходные или отгулы. Выходит, и ближайшему другу не понятно, что я не могу быть низким, даже если очень захочу. Если вы нашли мою шелковую ленту где-нибудь в степной пыли – значит, я умер. Притом, физически. Живым трупом я не буду. Не стоит искать в живом человеке изменившую себе душу. Как я поддерживаю в порядке свою жизнь – мое личное дело, моя забота.