Владимир Романовский - Год Мамонта

С удивлением Брант обнаружил, что помимо некоторого количества студентов из Славии в городе наличествовала также артанская прослойка. Резкая артанская речь, начисто лишенная сглаживающих дифтонгов, была неприятна его уху, а смысл разговоров артанских студентов совершенно его шокировал. Ниверийские свиньи, дураки-ниверийцы, и сраная Куявия звучали повсюду, и было странно, что люди с таким злобным пренебрежением к стране вообще тут живут, да еще и учатся, а страна эта, ими ненавидимая, их принимает и терпит. Нико, не знавший никаких языков и наречий, кроме северного ниверийского, оказалось, прекрасно понимал настроения и радовался.

— Настоящие враги, — сказал он, шагая чуть впереди Бранта. — Не то, что славы. С этими драться — честь великая, так они тебя ненавидят. А славы от нас мало чем отличается. Волосы чуть темнее — подумаешь! Ниверийцы тоже русоволосые бывают.

Брант хмыкнул. Русоволосый Нико всегда очень рьяно самоутверждался в своем ниверийском происхождении, и белокурого Бранта это смешило.

Побродив по городу, они зашли в театр, где только что началось представление.

Театр был без крыши, с несколькими ярусами. Партерные стулья отсутствовали — в партере просто стояли. Просцениум выдавался слишком далеко вперед, заходя за ближние ложи, и сидящие в этих ложах следили за действием сбоку.

Шла очень модная пьеса очень модного славского автора в переводе одного из местных профессоров языкознания. Действие происходило в теперешние времена, в Висуа, и было построено вокруг вялого банального романа какого-то славского аристократа с девушкой из народа. В данном переводе уличные славские фразы звучали глупо (Брант автоматически искал, и, несмотря на присущее ему временами тугодумство, быстро находил, ниверийские эквиваленты), а речь аристократа была нестерпимо напыщенна. Несколько раз упоминалась Ниверия, иногда с уважением, иногда с презрением, и каждый раз упоминание вызывало смешки среди зрителей. Актеры и актрисы играли неплохо, но чувствовалось, что многие из них просто не понимают, о чем речь. Публика понимала лучше. Но даже публике не приходило в голову, что, например, «костистая яйценосная рептилия» означает просто «костлявый мудак», «мутон из Артании» — «тупые артанские бараны», а «зачем так бледно ваше женственное лицо еще с вечера» просто — «ну и рожа у тебя, девушка, после вчерашнего». А в общем, пьеса была глупая, претенциозная, с фальшивой моралью, с давно всем опостылевшими извращенными идеями о терпимости к иным классам и культурам, и прочей расхожей и властями одобренной атрибутикой. Главной целью автора было желание подлизаться к прогрессивной народничающей прослойке аристократии, имевшей большое влияние в стране и в артистических кругах. Они обожают простой народ, эти тщательно и нарочито просто одетые господа и госпожи, но предпочитают обожание свое прятать в стенах дворцов, временами слезно сочувствуя с мраморных, украшенных свежесрезанными тюльпанами, балконов. Впрочем, вспомнил Брант, тюльпаны в Висуа — редкость. Хорошо, пусть не тюльпанами. Астрами.

Под конец пьесы герой, раздосадованный упрямством и невежеством девушки, с презрением следил, как она готовится к свадьбе с себе подобным. Пьеса не кончалась ничем и вообще, как вычислил Брант, была ни о чем. В обширной библиотеке Колонии Бронти он прочел в свое время несколько таких пьес, славских и ниверийских авторов. Возможно, публика не расслышала и не разглядела фальш именно потому, что пьеса была иностранная.

Манера игры актеров показалась Бранту непривычной. Они слишком скандировали, слишком нарочито-отрешенно жестикулировали, слишком играли в показное хладнокровие и скрытую ярость, пытались сыграть красиво и стильно, а получалось манерно и скучно.

Нико, хоть и ворчал и критиковал, был, очевидно, в полном восторге. Брант заподозрил, что только что присутствовал при первом в жизни Нико посещении театра и вдруг пожалел своего безалаберного спутника. Явно из простых, явно нищий с рождения, Нико был неприхотлив и любопытен. И, как оказалось, успел, пока шлялся по территориям, много прочесть! Где? Когда? На каких же это дорогах, от Мутного Дна на севере до Теплой Лагуны на юге, от Кникича на западе до Гладких Озер на востоке, стоят на обочине библиотеки или лотки книготорговцев? После представления Нико с большой точностью указал влияния других авторов, не только драматургов, в пьесе, и современных и старых. В своей критической речи он заодно упомянул главные события в истории Кронина до пожара, и упомянул так, как мог их упомянуть только человек, много времени проведший за фолиантами ради собственного интереса, а не по заданию. Брант задумался.

Придя в таверну и заказав две кружки журбы, себе и Нико, Брант спросил напрямик:

— Откуда тебе все это известно?

— На это, друг мой Брант, я скажу тебе две вещи, — веско предупредил Нико.

Как водится, в своем монологе он не добрался даже до первой вещи, и вскоре речь пошла о драконоборческих приемах и уходе змейкой. Брант махнул рукой.

— Пошли спать, — сказал он.

— В комнате я видел крысу, — сообщил Нико.

— Она с тех пор выбросилась из окна, — сказал Брант. — Как подумала, что ей опять придется тебя лицезреть, так и кинулась.

Нико засмеялся, радуясь тому, что понял смысл шутки. Он вообще за время путешествия начал понимать юмор, хоть, пока что, только самый простой.

Кроватей по счастью было две. Нико имел привычку кидаться с боку на бок во сне. Возможно, это тоже был какой-то особый драконоборческий прием. Например, ты спишь, и вдруг влетает дракон, и так далее.

Наутро Брант почувствовал, что если так дальше пойдет, начнутся неприятности, и спустился в столовое помещение попросить мокрое полотенце. К его удивлению, трактирщик предложил ему за дополнительную плату воспользоваться ванной залой. Осмотрев залу и сообразив что к чему, Брант бегом поднялся обратно к себе, разбудил Нико, и потащил его с собой мыться.

Оказалось, какой-то здешний профессор вывел лет десять назад теорию, что ежедневное мытье предохраняет от многих болезней. Брант усомнился в правильности учения, а Нико вообще только усмехнулся, но ванный зал пришелся очень кстати.

Восемь больших лоханей расположились асимметрично по помещению. Четыре печи обеспечивали подачу свежей горячей воды. Каждая лохань имела водосток, заткнутый пробкой. Слитая вода стекала по наклонному полу в идущий вдоль стены желоб и, очевидно, по трубе выливалась на улицу. Бранту и Нико выданы были белоснежные простыни и кружки с жидким мылом. Мыла Нико никогда раньше не видел.

После ванны Брант почувствовал небывалый прилив сил.