Анна Гурова - Дракон мелового периода

– Тем более не хочу. Полезли лучше, покажешь мне трилобитов и прочие окаменелости.

На лице сестрицы появилось упрямое выражение. Ей-то на трилобитов было наплевать. Она приехала купаться.

– Ну иди, иди. – сжалилась я над ней. – Я одна полазаю.

Мы спустились в карьер по длинному острому гребню, напоминающему спину динозавра. На дне карьера расстались: Машка свернула направо, вниз – к озерцу, а я полезла влево, к свежевзорванной стенке.

Пробираясь между хаотически разбросанными глыбами окаменевшего мела, я глазела по сторонам, и жгучий азарт первооткрывателя смешивался с легким разочарованием. После Машкиных рассказов перед моим внутренним взором вставали красочные и жутковатые картины бурной жизни первобытного моря, похожие на картинки из энциклопедии «Жизнь до начала времен», и я подсознательно надеялась увидеть нечто вроде цветной голограммы с пожирающими друг друга панцирными рыбами. Здесь же все больше напоминало древнегреческий барельеф – белый, застывший и к тому же изрядно пострадавший от рук варваров. Только если остановиться и хорошенько приглядеться, из неровных белых стен начинали выступать нежные очертания морских тварей, умерших миллиарды лет назад. Невообразимая древность этого мелового моря давила на психику. Дышать было трудно. Глаза ела мелкая пыль. Я вся изгваздалась в мелу, но все равно упорно лезла к намеченной стене. В подобных местах я всегда становилась слегка одержимой.

– Ну как? – Голос Машки пробудил меня от транса. – Нашла что-нибудь?

После купания вид у сестрицы был дивный – как будто она извалялась в густой сметане. Я окинула ее долгим взглядом, молча показала большой палец и кивнула на «дольмен», сложенный из приглянувшихся кусков мела с доисторическими тварями.

– Не представляю, как я все это потащу. А как в город повезу, лучше даже не думать. Ох, как подумаю, сколько тут еще осталось интересного...

Машка глядела на меня, как на диво.

– Да брось ты эти каменюги. – посоветовала она. – Зачем они тебе?

– Не знаю... – со вздохом ответила я. – Нравятся... А знаешь, что мне здесь больше всего понравилось? Самое обидное – именно это я и не смогу с собой забрать.

Я показала на стенку у себя над головой, и ней отчетливо, во всей красе отпечаталась огромная извивающаяся многоножка. При виде ее невольно думалось: как хорошо, что она окаменела. Она была, наверно, втрое больше меня и могла бы проглотить одним глотком. Ее многочисленные лапы напоминали бахрому на покрывале, а по бокам головы располагались глаза в форме яблочных косточек. Окаменевшую многоножку совершенно не повредило взрывом. Она выглядела красиво и жутковато – можно сказать, красиво до жути. Существо из другого мира. Другой реальности.

– Ого! – протянула Машка, разглядывая древнее чудовище. – Я таких еще не видела. Надо бы сфотографироваться на ее фоне, что ли... Пока стенку снова не взорвали.

– Прикинь, если бы она ожила. – задумчиво сказала я. – Июльской ночью, в новолуние, многоножка открыла глаза и увидела, что мир, в котором она родилась и прожила всю жизнь, превратился в камень. Нет, хуже – в мел. А вокруг – что-то непонятное и незнакомое, в чем ей совершенно нет места. И она так разозлилась… к тому же ей и покушать захотелось... в общем, выползла она наружу и двинула в Утишье. Все живое разбегалось на ее пути, а она подползала все ближе и ближе к деревне... Этот мир был холодным, а она привыкла к теплому морю, и ей хотелось чего-нибудь горяченького. И вот она ползла на двор нашего дома, и тут как раз учуяла свое любимое тепло... и запах вкусного, живого мяса...

Машка пискнула, как маленькая, со страхом глянув на многоножку, которая до того вызывала у нее не больше эмоций, чем припаркованный на другом краю карьера трактор.

– Гелька, хватит пугать! Ну что за привычка!

– А потом, сожрав все Утишье, она переселилась бы в Утку. И в Вологодской области появились бы своя деревня-призрак и лох-несское чудовище. – безжалостно продолжала я.

– Ангелина! Уймись!

Я хотела продолжать, но неожиданно зашлась в кашле. Кажется, я насквозь пропиталась этой проклятой пылью.

– Пошли-ка отсюда. – скомандовала Машка. – Я тебе забыла сказать, тут долго быть опасно. Вредно для здоровья.

Машка подхватила меня под руку и потащила с недевичьей силищей к «динозавровой спине», по которой мы спускались в карьер.

– Да ты... кхе-кхе... просто боишься. – в промежутках между приступами кашля продолжала я дразнить ее. – Смыться хочешь. А древние славяне... если бы откопали эту многоножку... объявили бы ее богом... жертвы бы стали приносить... человеческие... э... красивых девушек… с разными глазами...

– Гелька, замолкни! – рявкнула сестрица. – Я ночью спать не буду. А ты, если рот не закроешь, наглотаешься пыли, и будет у тебя туберкулез.

– Камни-то! Трилобиты! – взвыла я, тщетно вырываясь. – Окаменелости забыли!

– Нет уж! – Машка доволокла меня до гребня, отпустила и полезла наверх. – Я эти булыжники не понесу, это точно.

Я с тоской оглянулась на «дольмен», чихнула и полезла за ней. «Завтра вернусь сюда с большим мешком. – решила я. – Если дорогу найду, конечно».

6. Мишка, мастер тишины

Но мне было не суждено вернуться за камнями. Вечером, ложась спать, я обнаружила, что Машка сама куда-то потихоньку собирается, стараясь не привлекать моего внимания. После допроса с пристрастием оказалось, что сестрица намылилась на рыбалку. Причем не на простую рыбалку, а на какую-то особенную. Не для всех.

По Машкиным словам, в деревне было несколько способов рыбной ловли. Профессионально-браконьерский: с катером, сетями, суровыми мужиками в резиновых сапогах до бедер и прорвой выловленной рыбы, часть которой очень ловко потом выклянчивает у браконьеров наша бабка. Детско-тусовочный: толпа молодежи сидит с удочками, свесив ноги с пристани в Утку, болтает, поминутно меняет наживку, и десяток пойманных окуней – это уже рекорд. Вообще это не более чем способ убить время, не хуже любого другого. Любительско-пикниковый – то же самое, только компания повзрослее берет лодки, донки и много водки и уплывает на пару дней в какое-нибудь живописное дикое место. Все выловленное обычно съедается на месте разве что кто-нибудь привезет хвастовства ради особо крупную щуку.

А можно еще ловить хариусов. Это не развлечение – это почти как творчество, небрежного подхода оно не терпит. Хариусов никогда не ловят шумной пьяной толпой – все происходит скрытно, в одиночестве. Ловля хариусов окружена аурой тишины и тайны. В тишине люди идут в лес, каждый – в свое заповедное место; потом, неторопливо и торжественно, хариусов жарят, после чего совершается церемония их поедания в узком кругу избранных.