Виктор Точинов - Родительский день

Ничего этого, конечно, не было. Вся благостная картинка мелькнула лишь перед мысленным взором.

Если и в самом деле Гена сейчас крутит баранку рядом с задремавшим Кириллом, то ничего он не услышал, — не всегда издаваемые во сне крики вырываются и наяву из уст спящего человека…

Придется как-то просыпаться самому. Вот только где доведется проснуться?

Он очень надеялся, что в кабине ЗИЛа… Кирилл знал точно, стопроцентно был уверен: их поездка с Геной, по крайней мере ее начало, — самая взаправдашняя реальность, хотя за все последующее ручаться уже трудно… Причина была проста: музыка. Кириллу не снилась музыка. НИКОГДА. Ни разу. Даже такая дикая, как та, что звучала из Гениного магнитофона. Кирилл давно обратил внимание на эту особенность своих снов: отсутствие музыкальных способностей настолько полное, что даже «чижика-пыжика» мозг во сне воспроизвести не способен… А вот после того, как отзвучала кассета, он вполне мог задремать, спал в последние сутки мало и далеко не спокойно. И нынешний его кошмар ничем не лучше двух предыдущих…

— Полз бы ты отсюда, — сказал Кирилл мертвецу. И отступил на пару шагов.

Да-да, именно мертвецу… Потому что с таким не живут. У якобы пьяного якобы инвалида не хватало не только ноги. Но и части мышц грудной клетки, и пары ребер, а еще пара-тройка была сломана, торчала острыми обломками из лохмотьев плоти — не красной, не кровоточащей, а серой и какой-то разбухшей, ноздреватой… По бетону скребла, царапала тоже кость — торчащая из ошметков бедра.

Хорошо хоть мертвец пригрезился Кириллу неразговорчивый. Не хотелось даже представлять, что может изречь этакое создание…

Ну вот, сглазил… Труп, подползший почти вплотную, наклонил голову набок, будто раздумывая о чем-то. Затем широко раскрыл рот. Но вылетели оттуда не слова — вывалилось что-то мерзкое… Казалось, мертвец срыгнул, ввиду ненадобности, один из своих внутренних органов. Но, судя по усилившемуся зловонию, то была просто болотная жижа, забивавшая рот и глотку. Прокашлялся, так сказать. Прочистил горло.

И тут Кириллу пришла шальная, дикая идея. Черт побери, может хоть раз в жизни и кошмар принести какую-то пользу? Он уже достал швейцарский ножичек, и подковырнул ногтем первый попавшийся инструмент, но использовать не спешил. Он захотел поговорить с мертвецом. Мой сон, с кем хочу, с тем и болтаю.

— Скажи, ты ведь из третьей ДНО?

Труп ничего не ответил. Даже не кивнул. Хотя и так ясно — ополченец. Остатки одежды ничем военную форму не напоминают, но вот те три бесформенных грязных кома на ремне наверняка были когда-то подсумками с патронами для трехлинейки…

Кирилл уже понимал, что ничего из его дурной идеи не выйдет, но спросил по инерции:

— Ты знаешь, за чем вас послали? Что лежит там, в болоте?

Вместо ответа труп попробовал его укусить. Попросту, без затей, собрался вцепиться зубами в ногу. Все было сделано медленно, заторможено, Кирилл легко успел отскочить, но…

Но пора с этим заканчивать.

Кирилл широко размахнулся и вонзил швейцарский нож себе в бедро. И лишь каким-то чудом удержался от дикого вопля. Боль была чудовищная, но он остался там же, где и раньше. В кошмаре. Рядом с мертвецом, готовым вновь запустить в него зубы.

А потом он услышал музыку — ту самую, «психоделическую» — донесшуюся от ближайшего дома. Услышал и понял все. И с запозданием издал дикий вопль…

По ноге сбегала струйка горячей крови.

Триада девятнадцатая Он просто не знал, как кусаются мертвые

— Вот и всё… Кира теперь меня… — Марина не договорила и зарыдала.

На ее светлых летних брючках, в районе промежности, медленно набухало кровавое пятно. Темное, почти черное, липкое.

Выкидыш…

Все кончено…

ВСЕ КОНЧЕНО! — ей хотелось прокричать, проорать эти слова, кричать их снова и снова, и с каждым криком биться головой о кирпичи печки, — чтобы хоть так уйти, ускользнуть из этой реальности, — неправильной , жестокой и несправедливой: отключиться, нырнуть в бесконечное черное ничто…

Не кричала…

Не билась…

Сидела и рыдала — негромко, без истеричных, рассчитанных на публику выплесков. Без подсознательной попытки избавиться от стресса, — той же истерикой.

Рыдала горько и безнадежно, — как человек, для которого и в самом деле всё кончено…

Потом в событиях случился непонятный провал: Марина вдруг обнаружила, что уже лежит на кушетке, полуголая, что ее окровавленные брючки рядом, повешены на спинку стула, — зачем-то очень аккуратно, ни единой складочки… Что ее трусы бесследно исчезли, а между ног запихана какая-то большая смятая тряпка, чистая и белая, не то наволочка, не то даже простыня… Вернее, не совсем уже чистая. И не совсем уже белая.

На продолжающие кровоточить раны на ноге Марина не обращала внимания.

Для чего?.. Если все кончено…

…На самом-то деле главным кошмаром, главным пугалом в ее жизни был отнюдь не энцефалит. Нет, его брат-кошмар, тоже с греческим именем (точно, с греческим, вот она и вспомнила… только зачем?..) — эндометриоз.

ЭНДОМЕТРИОЗ.

Эн-до-мет-ри-оз-з-з-з-з… Даже на слух звучит страшно. Словно грохочут марширующие сапоги — черная форма, черные каски, черные лица, а потом: з-з-з-з… воздух сверлит пуля — прямо в тебя.

Эндометриоз… Страшное слово. Марина впервые услышала его на двадцать третьем году жизни. А может, слышала и прежде, но тут же забывала, зачем запоминать сложные слова, которые никак тебя ни касаются и никогда не коснутся…

На двадцать третьем… До того кошмар звался иначе: «тяжелый первый день», или «болезненные месячные», — и кошмаром не казался.

Мама успокаивала Марину-подростка: пойми, доченька, и не пугайся, — у каждой девушки организм устроен чуть по-своему, у некоторых это протекает неприятно, но ничего страшного, не болезнь — легкое недомогание…

Она понимала. Она не пугалась. Ничего страшного, неприятно, но не смертельно, главное, не забыть заранее положить в сумочку или портфель упаковку таблеток; да и в школьном медпункте всегда относятся с пониманием, однажды Марина даже удачно откосила очень неприятную контрольную по алгебре…

Мамы! Глупые мамы! Никогда не успокаивайте дочек, сразу отправляйте к врачу.

Потом ей не раз говорили: начинать лечение надо было на ранних стадиях. Эх, мама, мама…

Но мама была женщиной старой закалки: насморк, к примеру, не повод, чтобы пропускать учебу. Температуры нет? — капли в нос, и марш за парту! А к врачам здоровые люди не ходят, ходят больные.