Марина Дяченко - Дикая энергия. Лана

Пытаюсь понять, что напоминают эти нити, и не могу. Смотреть на них неприятно и жутко.

— Что это?

— Это провода, — говорит Хозяин, приблизив губы к самому моему уху. — Это энергия для горожан. Для всех синтетиков. Ты, когда надевала манжету, подключалась — через множество трансформаторов, переходников, размножителей — к этим проводам. К Заводу. Ты получала — чтобы жить — кусочек энергии, которую дает Завод. Желание жить, радость. И теперь — каждую полночь — сотни тысяч людей надевают манжеты, чтобы получить свой пакет. Чтобы выжить. Ты помнишь энергетический час?

Его глаза совсем близко. Я смотрю в них, как в два провала. А как же Головач говорил… что Завод сам потребляет энергию, которую вырабатывает…

— Я вам не верю, — говорю я.

Он кивает:

— Это защитная реакция. Ты не хочешь в это верить. Но это правда. Если Завод не будет забирать из города тех редких счастливчиков, генераторов, живущих собственной силой, собственным ритмом… Если он не будет выкачивать из них живую энергию… он остановится. И не будет энергетического часа — ни для кого. Вспомни свою подругу! Как ее звали?

— Ева, — говорю одними губами.

— Все умрут, как умирала Ева. Останется несколько сотен людей — на весь город!

— Я вам не верю.

— Я тоже не верил.

Я смотрю на эти белесые нити, протянутые от Завода к городу. Я почти вижу, как ползет по ним чья-то препарированная любовь, консервированная надежда, желание жить… Чтобы попасть в общий котел, смешаться и разбиться на крохотные дозы и явиться в двенадцать ночи в квартиры к несчастным синтетикам…

Прикрываю глаза и легко подкатываюсь к краю площадки. Проклятый Хозяин опять опережает меня — догоняет и прижимает к железному полу.

— Это самый простой выход — прыгнуть вниз, — говорит на ухо.

— Ну, так отпустите меня! Вам-то что?

— Не надейся. Не позволю.

— А-а-а… Вам хочется меня тоже — в топку. Чтобы энергия не пропадала… Только вы опоздали. Я больше не хочу жить. Я теперь хуже синтетика.

— Нет, ты хочешь, — говорит он шепотом. — В тебе есть настоящая дикая энергия. Та, которая хочет жить, даже когда жить невыносимо. Если меня послушаешь, поймешь.

— Я не хочу!

Громоотвод гудит и покачивается. Я рвусь изо всей силы — мне всего-то и надо, что соскочить с края площадки и полетать в последний раз. Но он, мой противник, страшно силен и тяжел. Он вжимает меня в железный настил.

— Послушай, мы ничего не можем изменить. Ты хочешь оставить их без энергии? Всех? Всех убить, разом?

— Я ничего не хочу! Я хочу умереть!

— Нет, жить.

— Ради чего?

— Ради жизни. Просто потому, что покоряться смерти, как синтетик, без борьбы — стыдно.

— Что вы знаете о стыде?!

— Все знаю! — рявкает он так, что я на мгновение глохну. — Я все знаю, ты, соплячка! Я знаю такое, о чем ты понятия не имеешь!

Он наваливается на меня. Мне нечем дышать.

— Ты знаешь, что диких все меньше? Ты знаешь, что городу не хватает энергии? Ты знаешь, что такое ежедневный выбор — этому жить, а тому сдохнуть? Ты хорошо научилась умирать и вести на смерть! Ну, давай, прыгай! Поставь достойную точку в своей никчемной жизни!

И он выпускает меня. Я лежу на краю железной площадки. Вокруг небо, внизу — желтые клубы, окутывающие Завод. Одно движение — и я на полпути в смерть.

Я не боюсь умереть в сражении. Или прикрывая друга. Мне плевать на смерть. Но после этих его слов…

К тому же я всегда знала, что прыгают с крыш, вешаются и тому подобное только синтетики. Настоящий дикий никогда не выбросит свою жизнь, будто мятый фантик, просто так, от отчаяния. Что же мне делать?

Проходит очень много времени. Солнце поднимается выше. Оно такое спокойное, будто ничего не случилось. Никто не привел друзей на бессмысленную гибель. Нет ни канатной дороги, ни белесых нитей, связывающих Завод и город. Только Солнце, чистая, дикая энергия.

— Пошли вниз, — глухо говорит Хозяин. — Нам долго спускаться.

В коридоре, полном желтого дыма, нам встречается процессия чудовищ. Впереди, полускрытый туманом, едет на гусеницах огромный ковш. За ним ковыляет на трех суставчатых опорах нечто вроде шагающего крана: платформа, стрела, три крюка. Процессия выходит из арки слева и удаляется в коридор направо. Туман колеблется и поглощает звуки. И скрип, и скрежет, и тяжелые шаги скоро затихают вдали.

— Что это? — спрашиваю шепотом.

— Слуги Завода. Похоронная команда.

И сразу все понимаю: и куда чудовища идут, и что они там будут делать.

Хочется лечь и перестать существовать. Хозяин берет меня за локоть и тащит дальше — почти насильно. Я прихожу в себя в глубоком кресле, кожаном, холодном.

Он подносит к моим губам стеклянную кружку с подсоленной водой. Я не удерживаюсь и начинаю пить. Захлебываюсь. Кашляю.

— Зачем вы их убили?!

— Их убила охранная система Завода.

— Вы не могли ее остановить?

Я жду, что он соврет, но он не опускается до лжи:

— Мог. Но не стал.

Я вспоминаю тишину, погубившую мой план и мою армию; он будто догадывается, о чем я думаю.

— В минуту опасности Завод производит антиритм — звуковая волна накладывается на возвратную волну. Реверсная монотонная ритмика — на выходе тишина, ноль. Останавливается сердце, замирают все процессы в тканях, в клетках… Живое существо перестает быть живым. Автоматы хоронят.

— Почему?! — вырывается у меня.

— Потому что с Завода никто не возвращается. Это закон. Чем дальше от этого места будут держаться окрестные племена, тем дольше проживут.

— Убийца! — Я пытаюсь встать. Ноги не держат. — Меня тоже? В топку? В печь?

— У Завода нет печи.

— А что у него есть?

— Тебе так хочется это знать? — Его лицо похоже на железную маску.

Я бессильно откидываюсь на спинку кресла.

— Позвольте мне тоже похоронить… моих друзей. Побыть рядом.

— Нет. Ты никогда больше не выйдешь за пределы Завода. Ты знаешь то, что никому другому знать не следует.

И он уходит, задвинув за собой железный засов.

Проходит несколько длинных дней. А может, неделя. А может, сутки. В моей комнате нет окон и нет часов. Есть кожаное кресло, у которого очень удобно откидывается спинка, да еще вытертая шкура. Да еще отхожее место — труба в полу, прикрытая жестяной крышкой.

В углу время от времени открывается окошко, оттуда высовывается, как язык, лента транспортера. По ленте плывут ко мне кружки с водой, миски с дымящейся жидкостью — не то кашей, не то супом. Я не могу есть. Я только пью — и снова засыпаю.

Окошко транспортера слишком узкое. В него не просунуть и головы. Дверь стальная. Мне некуда бежать. Раз за разом простукиваю стены, ощупываю стальные швы и заклепки в поисках потайного хода. Стены бронированные, в них можно бить хоть молотом — они даже не погнутся. Тем не менее я в сотый, в тысячный раз ищу лазейку, не нахожу ее — и засыпаю, свернувшись клубком в кожаном кресле.