Владислав Соло - Астральное тело - 1

— Хорошо, — согласился я.

— До свидания, — сказал Корщиков.

— Всего доброго, — я медленно положил трубку на аппарат.

Наплыв

Чем-то не тем занимаюсь я! Не так живу, не так думаю! Все хочу не так! Думаю остановить свои мысли. Отстраниться от мира, очертить себя…

Хотя бы ненадолго это делать научиться! Хорошо ли врать? Хорошо ли не врать? Как это все мне надоело! Все же расслаблюсь, поплыву не сопротивляясь, но и не растворяясь…

Я отправился вместе с Викой и ее маленькой дочерью в гости к моему давнишнему учителю по звездному искусству, Алексею Алексеевичу Михееву. Михеев редко пребывал дома. В основном его можно было застать в самодельной обсерватории, расположенной возле огромного кладбища на краю города. Туда мы все и направились. Некогда я сам строил телескопы: полировал зеркала, конструировал окуляры, помогал Михееву ремонтировать его обсерваторию: красил ее высокий железный корпус, крепил множество болтиков, сверлил дыры. Господи, как же это все давно было…

Михеев встретил меня с радостью. Разговорились. Он сетовал на свои беды, рассказал историю с ворами-негодяями, что искорежили дверь в обсерваторию, но не проникли внутрь, совсем недавно…

Я внимательно слушал старого человека. Алексею Алексеевичу это нравилось, и он думал, что Вика, — моя жена, а я ничего не объяснял ему…

Было холодно, но безветренно, когда мы поднялись в помещение под куполом, открыли его, и открылось небо. Алексей Алексеевич свое небо знал наизусть…

Власти города определили место для обсерватории у кладбища, но Михеев был рад этому: "Здесь небо чище!" говорил он. Его не любили обладатели всех начальствующих кабинетов, куда он приходил просить, требовать…

Один раз, когда очередная дверь за его спиной полностью не захлопнулась, до него донеслись слова: "Когда же умрет этот несносный любитель?!" И вскоре Михеев умер…

Я его так уважал…

Я любил убегать к живому Михееву из этого мира. Алексею Алексеевичу так и не удалось вывесить звездный флаг над нашим далеким городом, где давно забыли о небе, но любили рисовать красные звезды, где царило бесцарствие. Но Михеев не огорчался, на его двери в обсерватории значилась надпись: "БЕЗ ДУШИ НЕ ВХОДИТЬ!" Правда, эта надпись изрядно обожжена спичками любопытных, исцарапана прохожими…

Мне пришло письмо от Геннадия Филипповича Жирова, тоже отпетый любитель, в котором написано о смерти Михеева…

Но сейчас Михеев был жив, и он суетился у своих телескопов, налаживал их, корректировал оси, менял, будто патроны, окуляры, заряжал их в металлические трубки…

Вике очень понравилась Луна: ее поверхность в прожилках каналов, в чешуе кратеров, а свет у Луны — дивный, точно свет Вселенского холода и равнодушной печали. У меня таилось чувство какого-то ожидания…

Я уже несколько раз занимался дыханием Астрала, я заботился о разжигании всех цветов радуги…

И теперь я постоянно ощущал некоторое жжение на затылке и теплые струи и волны в позвоночнике. Что-то должно неминуемо очень скоро произойти…

Я торопил события, пребывал в желаниях…

Я видел, как уже горел бикфордов шнур моего терпения и светлячок его огонька, жужжа, будто пчелка, приближался к одинокому бруску динамита, на котором лежал мой букет чувств, завернутый в мысли прежних устоев. Я ожидал взрыва. Оксанка, замечательная девочка! Мне нравилось это маленькое существо в спортивной шапочке и модной крохотной куртке, наверное потому, что оно было частью Вики. Алексей Алексеевич человек тяжеловесный, медлительный, умел долго думать, но основательно работать. На вид крупнолицый, скуластый, краснощекий, широкоплечий, высокий, но мягкий и слабохарактерный. Звезды, еще до нашего прихода под купол, проявились на небе и теперь мерно блистали. "А может, Михеева не стало потому, что я начал уходить в другое? А может, потому, что я стал уходить в другое, — не стало Михеева?.." — думал я.

Вот и семья

— Наташа!.. Я не вижу тебя…

— Я рядом, совсем близко, протяни руку…

— Где?.. Где ты?.. — я ласково ощупывал воздух, но ничего не чувствовал и щурился.

— Вот моя рука, Сережа…

И тут, в своих ладонях, я ощутил мягкую тяжесть прозрачного пространства.

— Господи!.. — воскликнул я, — это твоя рука, Наташа!.. Как я хочу тебя видеть, милая… Не ощущать, а видеть!.. Живую и близкую…

— Я тоже этого хочу, Сережа, — и Наташа заплакала, словно тайком, но всхлипы, теплые всхлипы выдавали ее.

— Не плачь… Зачем же ты меня расстраиваешь… Не плачь, — умолял я и слышал все же всхлипы.

— Боже мой! Сережа!.. — всхлипывала Наташа. — Я ничего не понимаю, и мне опять становится страшно…

— Не бойся, ничего не бойся. Я же рядом, иди, я обниму тебя…

Я стоял, не в состоянии сделать хотя бы полшага навстречу Наташе!

— Что это?! — воскликнул я, обнимая Наташу.

— Это малыш, — прошептала она.

— Малыш… — ласково повторил я.

— Да… — мягко всхлипнув, отозвалась Наташа у моего плеча.

— Но он… — только и сказал я.

— Это девочка, наша девочка, Сережа…

— Это… моя дочь?…

— Да… Она сейчас уютно спит.

— Дай… Я подержу ее…

Мое дыхание прерывалось от счастья: отец… я отец…

Я держал на своих руках, в целом свете, единственного ребенка! Моя душа отливала золотистым блеском радости, и моему сердцу стало очень жарко в груди, оно будто ласкалось к невидимой девочке…

— Как ты ее назвала? — тихо и нежно спросил я. Наташа не отозвалась, и я испугался!.. "Что же я буду делать с невидимой девочкой, она погибнет!.."

— Наташа! — снова громко и взволнованно позвал я.

— Тише, — послышалось рядом, — ты разбудишь малышку.

— Почему ты молчала, Наташа?

— Я еще не назвала нашу девочку.

— Можно назвать ее мне? — шепотом попросил я.

— Мне это будет приятно.

— Так пусть же торжествует все на свете… Я назову ее Сабина, можно?..

— Сабина… — повторила Наташа.

— Ты недовольна? Коль нет — скажи.

— Нет… Напротив. Мое все то, что и твое. Я рада.

— Приблизь ко мне свои губы, Наташа. Я тебя поцелую.

— И я тебя тоже поцелую… Вот мои губы, Сережа…

— Семья моя, родные вы мои, — я обнял Наташу, стараясь не разбудить малышку Сабину, мою доченьку, и я целовал, целовал невидимое, но родное: Господи… Господи… Господи…

Уроки созерцания

Пока мое в движенье тело: могу трусливым быть и смелым, могу один ходить, с толпой, — но только не самим собой! Пока в движенье только я, с последней мысли острия, вспорхнув, — я к образам причислен, — тогда я только вижу мысли! Пока мое в движенье тело — я нахожусь своем без дела!.. Бездвижно тело, — бытия простор! — В движенье только я!..