Алексей Семенов - Листья полыни

Как бы то ни было, нельзя было упускать целую сотню мергейтов. Всем до единого суждено было им лечь там, потому как в пяти верстах отсюда стояло печище Серых Псов, если б хоть десяток степняков к нему пробьется, не миновать беды: в самом печище едва ли столько же защитников сейчас сыскалось. Все здесь заслоном встали, у Нечуй-озера. И Мойертаху судьба еще подарок сделала, что одна лишь сотня из пяти на его отряд пришлась: каково было у Плещея Любавича и у Зорко, вельх не знал. Верно поставил и вовремя вывел своих пеших и конных воинов Охлябя. Не сдержали мергейты натиска, не смогли порядок соблюсти и теперь подставили спины под меткие веннские стрелы, а самим не до того было, чтобы в ответ стрелами огрызаться. И только на быстроту коней своих да на волчье чутье сотника оставалось им полагаться.

Из тех двух десятков вельхов, что Мойертах с собою вел, троих сразил мергейтский сотник, и еще пятерых другие мергейты: одного тогда, в засаде на поляне, и четверых здесь, в ельнике. Скольких мергейтов вельхи положили, того Мойертах сказать не мог: не считал.

Теперь уже он вел погоню, как недавно охотились мергейты за ним. Силен был Мойертах: один мог карру из воды на песок вытащить и до самой деревни на плечах волочить, грести мог в одиночестве против бурного ветра многие версты, руками подковы гнул, камни метал так, что не было бы стыдно состязаться с героями из сказаний древних, что Снерхус распевал зимними бурями в домах под Нок-Браном. И сколь же удивительно было людям, как это теми же руками Мойертах камни самоцветные гранил, по злату ковал и тонкими нитями скань тянул! И теми же руками держал меч и лук, раздавая врагам по заслугам смерти и увечья. И многим это третье умение его по душе приходилось куда больше, чем первые два. Даже в Глэсху, где девушки красивее всех, любовь отдавали Мойертаху не за то, что ловок был в работе, не за то, что дарил дивного искусства вещи, им самим изготовленные в златокузнице, а за то, что слыл первым мечом под Нок-Браном, где воины были не из числа худших на Восходных Берегах.

И никому невдомек было, что чем больше смертей и ран выходит из-под меча Мойертаха, тем больше его кузнечный молоточек должен высвободить красоты, стиснутой в недрах золотого слитка или глубинах неограненного самоцвета. А иначе не будет ему воинских побед, ибо чем больше отнимет он у мира той его части, коя расчислена неведомо кем и пребывает на своем месте в согласии с иными частями — будь то тело человека, древесная ветвь, луговой цветок или простая глиняная чашка, кою не слишком жалко разбить, — тем больше следует ему создать разных чисел, которые имели бы происхождение. Зане каждая вещь, что пребывает в мире, имеет вес и число, и о каждой можно рассказать, очертя ее границы и сравнив с другой вещью. Даже любовь бывает большей и меньшей и имеет свои притины, кои меняются непрестанно, не говоря о чести, каковую вельхи научились считать, как мудрый земледелец может уже в червене месяце счесть зерна в предстоящем урожае. Но числа, заключенные в вещи, могут быть связаны друг с другом происхождением, и тогда они значат больше, так же как вельхский дом значит больше, чем груда камня, из которой он возведен, ибо каждый камень в стенах дома имеет число своего веса, высоты над землей, места и размера, зависимое от иных камней в кладке. И Мойертах сочетал частицы благородных металлов и камней так, чтобы чисел в его изделиях и чисел, скрытых в родовых связях меж этими видными глазу числами, было не меньше, нежели убывало чисел от вещей, разъятых им.

И Мойертах работал так, как только позволяло его надежное тело и крепкое разумение, достигая самой границы тех рубежей и глубин, до коих разливалась его душа. Он знал, что может создавать чисел больше, чем уничтожал, и тогда душа его будет расти и силы его тела и разума не уменьшатся. Но едва вес тех чисел, что он отнял у мира, превысит вес тех, что он создал, его умение станет съеживаться, как усыхающий хлебный мякиш, пока не засохнет и не затвердеет, ровно сухарь, который вскоре рассыплется на бесполезные людям крошки, кои в свой черед обратятся в хлебную пыль, не надобную и вовсе никому, инда птицам и червям. И меч его тогда перестанет слушаться его и прольет невинную кровь, разрушая круг слов, что держат его холодное железо в подчинении владетелю. На Мойертахе лежал запрет, наложенный на него по ту сторону холмов, и о странствии туда он никому не говорил. И он не желал, чтобы этот запрет с него сняли, потому что не боялся справедливой смерти. Он знал, что смерть не бывает случайна и тот, кто разумен, всегда знает о справедливости смерти: он страшился смерти от глупости, поелику незнание о справедливости кончины не защитит от нее, но лишь поселит в душе излишнюю суетность и боязнь, отнимающие внутри души место, которое лучше было б отдать любви.

Мергейты, как ни быстры были их кони, не успели уйти от веннов. Мойертах врезался в поток отступающих степняков почти посредине его, ближе к голове, а с другой стороны малой, но бесстрашной силой напали уцелевшие в рубке вельхи. И поток стали, огрызающийся смертоносными саблями, подобный реке острых ножей из вельхских сказаний, не сумел перехлестнуть такую запруду и оказался разорван.

Мергейты не смогли разбросать по сторонам преградивших им путь веннов, не смогли прорвать их строй натиском, не смогли уйти в сторону. Они, числом более полусотни, очутились в окружении, потому что веннский отряд, спустившийся с холма, ударил им в тыл. Мергейты стали выстраивать круг, как бывало ограждали в степи свой лагерь, поставив кольцом повозки и метая из-за них стрелы. Но веннов было больше, они пользовались теснотой, стаскивали степняков с седел, кололи копьями и рогатинами людей и лошадей и не давали стоптать себя конями, выставляя перед собой те же копья и рогатины. А те венны, что были в третьем ряду, не забывали пускать меткие стрелы, потому что с такого невеликого расстояния венны не промахивались.

Сотник развернул было тех, что остались с ним и не попали в окружение, и попытался извне разорвать кольцо из пеших вражеских воинов, но венны встретили его и те два десятка всадников, что остались еще с ним, стрелами и остриями копий, точно огромный колючий еж выкатился вдруг на Бильге. Всадники веннов и вельхов, коим уже нечего было делать в тесном бою, что вели венны с окруженными мергейтами, зане в кольце становилось слишком тесно и длинные мечи конников становились малополезны, ведомые высоким рыжим вельхом и чернявым бородатым венном, хилым с виду, но жилистым и подвижным, устремились к нему.

Тогда сотник приказал тем, кто остался вне окружения, развернуть коней и бежать. Он повел их вниз по склону, все более и более крутому, сквозь ельник, в долину озера. Там, на другом берегу, острый взгляд его различил две тропы, которыми лошади могли выбраться на кручу. Это были даже не тропы, потому что никто их не протаптывал. Это были пути, которыми сотник собирался пройти по склону, наверняка венны не смогли бы в должном числе встретить мергейтов наверху, дабы сбросить мергейтов обратно. У них попросту не хватило бы сил окружить весь берег озера, а у пеших не хватило бы времени преодолеть три версты до него после кипевшего еще боя, который был окруженными заведомо проигран.