Александр Прозоров - Северный круг

– Давненько я не встречал таких тварей, – вздохнул Испанец. – Кто же тебя породил в этом тихом городке?

Мертвец попытался дотянуться колдуну до лица. Тот снисходительно усмехнулся, а потом прошел «тигровой лапой» гостю вдоль живота. Стальные когти впились в податливую плоть и вырвали крупный кусок склизкого мяса. Гость замычал, принялся тыкать вперед кулаками. Колдун чуть сдвинулся в сторону и снова взмахнул своим оружием, вырывая еще клок мертвечины. Боли его противник, естественно, не чувствовал, но это ничего не меняло: с оторванными руками и ногами он все равно много не навоюет.

– Вратарь падает, не доставая мяча, ворота пусты. Успеют ли зенитовцы воспользоваться таким уникальным шансом? – взревел в телевизоре комментатор.

– Проклятье! – Махнув «лапой» гостю по лицу и сорвав с него нос, Испанец перепрыгнул шезлонг, остановился перед экраном.

– Удар! Штанга! Еще удар… На два метра выше ворот! Какое потрясение для болельщиков!

– Идиоты!!! – схватился за голову колдун и тут же получил страшный пинок в спину, от которого перелетел невысокую стеночку и рухнул в пруд, едва не выплеснув наружу его величавых обитателей. – И этот еще тут…

Испанец поднялся и тут же упал обратно, уворачиваясь от смертоносного удара: мертвец завладел «тигровой лапой» и, даром что безглазый, действовал ею вполне уверенно.

– Кто ты такой? Кто тебя послал? – отплевывая воду, поинтересовался Испанец, выбираясь из прудика на другую сторону. – Кто тебе нужен?

– Альварадо Педро… – неожиданно соизволил ответить мертвец.

– Глупый вопрос, – укорил себя колдун. – Как будто непонятно, к кому он пришел.

Мертвец, вместо того чтобы обогнуть крохотный прудик по газону с фиалками, перешагнул бортик и, расплескивая воду, направился к хозяину дома. Рыбки моментально всплыли кверху брюхом, словно глотнули цианистого калия.

– Ну, какой паразит, – возмутился Испанец. – Сад истоптал, невольницу почти угробил, теперь рыбок потравил! Ладно, давай сделаем иначе, тупая мертвечина. Я здесь. Иди сюда. Тебе нужен Альварадо Педро? Я здесь.

– Я здесь! – заревел в ответ мертвец, ускоряя шаг.

– Правильно, – согласился Испанец, отступая к ведущим в дом раздвижным дверям. – Я здесь. Альварадо Педро.

– Альварадо Педро, – эхом повторил мертвец, следуя за хозяином дома.

Колдун, поминутно оглядываясь на гостя, остановился перед кабинетом, быстро настучал шифр на кодовом замке, повернул ручку. Мертвец, оставляя влажные следы на драгоценных персидских коврах, которыми был выстелен коридор, торопился следом. Время от времени он разрывал воздух перед собой трехзубым оружием.

– Альварадо Педро… – позвал за собой гостя Испанец, включил в комнате свет, пересек ее и снял со стены прекрасный толедский клинок, с которым прошел половину Европы, с явным наслаждением рассек им воздух и встал в фехтовальную позицию. – Как давно я этим не занимался!

– Альварадо Педро!

Вломившись в кабинет, мертвец повернулся к нему, замахнулся «тигровой лапой». Бывший кирасир принял удар на повернутое плашмя лезвие, легко откинул в сторону и классическим прямым выпадом пробил гостю грудь. Это стало последней ошибкой в его долгой, очень долгой жизни. Мертвец моментально перехватил мага за оказавшееся так близко запястье, рванул к себе и впился губами в губы. Ведь он не хотел смерти Испанца. Испанцем он считал себя. Мертвому телу для ощущения жизни, ощущения своего реального существования не хватало только души – и он взял, он вернул себе душу умелого рубаки, утонченного ценителя маленьких радостей, дворянина из мелкого разорившегося рода Педро. В кабинете осталось лишь тело, не имеющее никаких признаков насильственной смерти, если не считать бледности на лице и множества набухших под самой кожей кровеносных сосудиков – явного признака сильной сердечной недостаточности.

Московский кремль, Царские палаты.

14 января 1547 года. Середина дня

Слюдяное окно покрылось толстой шубой изморози, практически не пропуская света, и царевич Иоанн поднялся из-за бюро, соскреб ее ногтями, потом отошел к внутренней каменной стене, в которой проходил дымоход, прижал к ней ладони, отогревая руки. Ножа, а тем более кинжала или сабли ему никто не доверял, а потому он привык в случае нужды пользоваться подручными средствами и чаще всего – собственными руками. Стряхнул капли – Шуйские по-прежнему жадились на всем, что касалось Великого князя, и никаких ручников в светелке не имелось.

Не желая касаться драгоценной книги влажными руками, Иоанн прогулялся по комнате, распахнул входную дверь:

– Эй, кто тут сидит. Квасу мне велите принести.

– Может, тебе еще и девку с вином подослать? – хохотнул одетый в шитую алым катурлином ферязь холоп, игравший с двумя приятелями в кости. Времена изменились, и за подросшим царевичем приглядывали уже не тетки-няньки, а московские бояре со своими ратными людьми.

– Девка мне не по чину, – холодно возразил юноша, – мне боярыня положена, коли захочу. Зелья же бражного не терплю.[47] Квасу хочу.

– Ужо, побежал. – Холоп закинул кости в деревянный стакан, несколько раз встряхнул.

– А не ты ли уговаривал меня Василия Шуйского ядом извести? – прищурился на него Иоанн. – Странно, что после дела сего тебя при моих покоях оставили. Надобно дядюшке, Ивану Васильевичу, пожаловаться.

– Да ты что, княже? – С лица заносчивого холопа мгновенно сошла краска. – Помилуй, обознался ты. А квасу враз принесут. Моргнуть не успеешь.

Царевич, кивнув, вернулся в светелку, встал перед бюро с раскрытой книгой, перелистнул страницу, пробежал глазами еще несколько строк, восхищенно покачал головой:

– Хитер, хитер царь Итакский… И счастлив. Не было у него бояр, ни единого. Токмо товарищи да вороги. А предателей – ни единого.

Царевич поднялся, снова подошел к окну и поскреб оставшийся на слюде иней. Здесь, в сердце Руси, никак не верилось в существование земель, где не нужны ни печи, ни душегрейки, где зима неотличима от лета, где не случается вьюг, а травы зеленеют круглый год.

Хлопнула дверь. Иоанн ощутил, как в светелке пахнуло холодом, резко обернулся. Увидев его, смерд в длинном и пухлом овчинном тулупе сорвал с головы лисий треух и рухнул на колени, ткнувшись головой в пол:

– Батюшка наш, царевич Иоанн.

– Кто ты таков? Откуда? – сделал шаг к нему Великий князь.

– Ерошка я, черный пахарь муромский. Холопу кошкинскому коня свого отдал, дабы пред очи твои допустил. Мир меня послал к тебе, батюшка наш. Плач идет по земле русской, нету больше мочи нашей от разбоя боярского да татарского. Разбойники казанские что ни год на села наши налетают, девок и пахарей хватают, в басурманию свою, в неволю уводят, на потребу утехам детишек продают. Добро, трудом честным нажитое, разоряют все. Татары безбожные тащат, что найдут, а бояры наши, заместо отпора ворогу, туда же тянутся. Воеводы суда праведного не вершат, родичей своих от любого злодейства оправдывают, чужое добро сотоварищам своим присуждают. А коли зажиточный кто появится, так холопы боярские да воеводские на улице кого живота лишат, через тын во двор перебросят, да тут же и ломятся, хозяина вяжут, на суд волокут, а добро его промеж собою делят. Поборы на людей черных бояре кладут безмерные, а коли разор у кого наступил, то прощения им от тягла не дают. Нету сил больше миру, хоть в гроб ложись. С одной стороны петля татарская, с другой – плеть боярская, а заступников ни с какой стороны не приходит. Видать, погибель пришла люду православному. На тебя одного надежа, батюшка. Татаровье похваляется на земли наши сесть, нас с рождения рабами записать. А и не страшит участь сия более, потому как страшнее нынешнего уж и не станется.