Вера Чиркова - Выбор свободы

— Малыш, — поспешно приказала она, — немедленно собери из этого тела остатки силы и вылезай на волю, ты будешь похож на сокола с мощными крыльями и четырьмя лапами с цепкими когтями.

В первую минуту все, кто увидел, как из тела шамана выплывает огромный туманный сокол, сочли его новым изобретением неугомонного в своей ненависти Барата. Но когда птица крепко ухватила одной лапой зеленого ежа, а тремя другими — самого шамана, начали сомневаться в собственных выводах.

А птица уже взмыла в небо, стремительно, как умели только фантомы, пронеслась над валунами и кустами и сначала сбросила на собравшихся на берегу хингаев зеленый снаряд шамана. А затем, взлетев ещё выше, под самые облака, вернулась к холму и уронила на скалы и самого Барата.

Тонко и коротко прорезал ошеломленную тишину дикий визг и оборвался, а в следующую минуту среди степняков началась паника и неразбериха. Шаманы гнали своих воинов на холм, отомстить за хешиза, иначе им нет возврата в стойбище хана. А те, сообразив, что их ведут на верную смерть, старались ускользнуть от жалящих плечи нагаек и грозных окриков и упрямо заворачивали коней в сторону от проклятой реки.

Рванули вниз с холма и те, кто находился к шаману ближе всех, и в этот миг Саргенс открыл все ловушки. Многоголосый вопль ужаса и боли пронесся над холмом, холодя спины даже закаленным воинам и помогая сделать верный выбор тем степнякам, которые до этого момента ещё собирались вступить в бой. Добавили веских доводов и тончайшие зеленые иголки, на которые разлетелся брошенный фантомом ежик, едва оказался над головами воинов. Сами иглы сильных ран не нанесли, но благодаря мерзкому зелью, каким их пропитал шаман, казались жертвам раскаленными докрасна и доставляли неимоверные страдания.

И с этого момента уже не осталось даже намека на бой, было только паническое и беспорядочное бегство, когда нет больше слаженных орд, осталась лишь толпа обезумевших людей, жалких в отчаянном стремлении любым способом спасти свою жизнь.

Однако этросы, точно знавшие, что эти самые хингаи, едва отъехав на десяток верст, отдохнув и успокоившись, снова развернутся в сторону Хорога и двинутся на беззащитную, по их сведениям, Туру, не позволили жалости поселиться в своих сердцах. Обходя ловушки по оставленным проходам, ринулись следом, разя врагов из луков и захватывая освободившихся лошадей. И не щадили тех захватчиков, кого удавалось догнать, точно зная: этой вынужденной жестокостью они сохраняют от гибели, мук и плена мирных селян, честно зарабатывающих свой хлеб.

Тонрел тоже перестал изображать из себя глупую жертву, подал своим людям сигнал отложить багры и тихо произнёс заклятье, заставлявшее воду устремляться в особые плоские воронки, закрепленные под кормой барки. Судно резко прибавило ходу, оторвалось от самых жадных и упорных преследователей, развернулось и стремительно помчалось назад, безжалостно утюжа настырных любителей чужого добра.

Но всего этого Веся уже не видела. За целительницей примчался один из посыльных Ранзела с сообщением о первых раненых, и княжна побежала к полевому лазарету.

Пострадавших сначала было только двое, затем принесли ещё пятерых. Несмотря на то что Терсия и Бенра были опытными помощницами, а Бенреса ещё и понемногу добавляла пациентам своей силы, чародейка провозилась с пациентами больше часа. Затем начали подходить легкораненые, и когда Веся оторвалась от последнего, немолодого следопыта, получившего в лицо случайно уцелевшую шаманскую иглу, облака в сиреневом закатном небе над холмом уже пылали последним румянцем уходящего светила.

Рядом воины сноровисто грузили пострадавших товарищей в легкие плетеные носилки, висящие на боках необычно довольного Ныра, а на валуне, где ещё недавно стояло несколько флаконов и кружек с зельями, сидел заметно уменьшившийся Малыш.

— Бенра… — оглянулась княжна, начиная понимать, как долго будет страдать ее куничья, хозяйственная душа, если пропадёт этот необычный прислужник-воин, — а ты не знаешь, как можно сохранить в пути фантома?

— Саргенса спроси, — неожиданно мрачно буркнула та и покосилась на вершину утеса, — должен скоро вернуться.

— Темная сила… — охнула про себя куница, начиная прозревать, — так вот почему Бенра не желает слышать никаких историй про любовь… но ведь ей же небось невдомёк, что он готовился к смерти? Или… ещё хранил теплые чувства к матери того предателя?

— Ему, наверное, не до меня… — понимая, как легко сейчас ошибиться и, вместо того чтоб помочь, навредить, всё же нехотя выдавила Веся, — Сарг ведь сейчас второе рождение переживает… видел ещё зимой, как погибает в бою с Баратом.

— Что?! — неверяще вскинулась чародейка и тут же сжала губы, но через полминуты не выдержала и процедила: — Почему он тебе сказал?

— Предупредил… чтобы следила за боем и вмешалась, когда подскажет интуиция… сам он сегодня не увидел будущего, — несчастно вздохнула Веся, оправдывая себя тем, что никто ее не просил хранить эту тайну. — Потому я арбалет и не поднимала.

— Эви, — Берест появился из-за валунов неожиданно, — пора уходить. Идем, мы вас спустим на подъёмнике, так быстрее, и барка там ждет.

— Я Сарга жду, — вздохнула она, — не хочу бросать фантома. Он тает.

— А до барки он не доживет? Прикажи ему сжаться и посади во что-нибудь, ну хоть вон во флакон. — Дикий Ястреб, как и все остальные воины, не обольщался бегством степняков и спешил увести жену и остальных женщин в безопасное место.

— Радость моя, — с изумленным восхищением смотрели на княжича фиалковые глаза, — как ты здорово придумал! Малыш, слушай приказ…

Саргенс соскользнул по веревке на барку самым последним, когда на судно уже были спущены и бадья, и ворот, и все остальные веревки. Чародей не желал оставлять врагам никаких намеков на свои хитрости. Едва оказавшись на палубе, маг щелкнул пальцами, и веревка, свистнув, сорвалась с вышины и легла у его ног кольцами, как послушная змея. А в следующую минуту барка уже неслась к берегу, туда, где ее ждали воины и тэрх Эвесты.

Чародей вспомнил, как бестрепетно куница расправилась с Баратом, и хмуро усмехнулся. Нужно будет поблагодарить, самому ему было бы во много раз труднее совершить возмездие. Тяжело исполнять приговор преступнику, если помнишь его малолетним мальчонкой с наивно распахнутыми миру глазами и перепачканными малиновым вареньем щеками. И тяжелее стократ, когда знаешь, никогда этого не простила бы тебе та, с чьим именем на губах засыпал и просыпался не один год.

Хвала духам… позже это наваждение прошло, и он сумел рассмотреть в Ветре все те качества и привычки, каких не замечал, будучи влюбленным. Но это было позднее… гораздо позднее.