Михаил Задорнов - Рюрик. Полёт сокола

— Отче, — обратился Рарог к волхву, — прошу принять от нас, воинов, богу нашему Перуну белого жертвенного быка.

На следующий день князь собрал свою вновь присягнувшую дружину.

— Теперь мы все, и вы, и я, служим Словенской земле! — торжественно молвил Рарог. — Князь и дружина одним целым должны быть, иначе не будет ни побед над врагами, ни ладу в княжестве. — Князь сделал знак, и сокольничий вынес на рукавице белого сокола и стал подле князя. — Ободриты — рарожичи ведают, отчего именно Белый Сокол покровитель нашего племени, и отчего его образ на стягах и щитах нашей дружины. Но среди новых воинов есть свеи, даны, франки, меря, весь, чудь и другие, потому я расскажу, что для нас значит образ рарога. Сокол никогда не поступает вероломно или исподтишка. Он всегда блюдёт правила, атакует открыто, но настолько быстро, яростно и мощно, что мало кому удаётся ускользнуть от его молниеносного удара. Сокол не просто падает на жертву, но ускоряет свой полёт волнообразным трепетанием крыльев, и тогда его скорость соразмерна скорости полёта стрелы, выпущенной сильным и умелым лучником. Иногда падение сокола столь стремительно, а удар по шейным позвонкам жертвы настолько силён, что голова супротивника отлетает прочь в воздухе. Так и мы, рарожичи, должны не просто хорошо орудовать мечом, но, подобно соколу, владеть волной, рождающейся в душе, волной праведного гнева и ярой силы, которая, пройдя по телу, выплёскивается в неотразимом, как бросок сокола, ударе, отсекающем голову врага напрочь. Мы должны сражаться и побеждать честно, лететь на противников стремительно и неотвратимо, и одним мощным ударом отсекать головы врагам, сколько бы их не пришло! — закончил князь. — Повернувшись к сокольничему, он перенял с его руки белого сокола и, подняв его, воскликнул: — Слава Рарогу!

— Слава! Слава! Слава! — эхом откликнулась дружина, восславляя огненный дух Сварога в образе сокола и своего князя Рарога Годославовича, достойного наследника Гостомысла и продолжателя воинских традиций Варяжской Руси.

— Новгородцы, беда! — запыхавшийся, покрытый грязью и пылью незнакомый воин соскочил с лошади и, пошатываясь от долгой скачки, пошёл меж рядами дружинных сотен, высматривая нового князя. Узрев добротно одетых мужей в белых нарядных епанчах, он в растерянности остановился, не зная, к кому обращаться.

— Кто ты таков и что за беда стряслась? — сразу весь подобрался Рарог.

— Я посланец от воеводы изборского. Там кривичи с чудью свару затеяли, воевода думал своим полком разогнать враждующих, да сил не хватает!

— Из-за чего свара? — строго спросил князь.

— Дак, из-за угодий. Рекут, кривичи промышлять стали на земле чудской, а те их побили, потом кривичи пришли и чудин покарали. Чудь свои рода кликнула, и пошло-поехало…

— Ну что, дружина, не успели и дух перевести, а тут уже и дело подоспело! — молвил князь. — Воевода, через час выступаем! А ты, воин, — обратился князь к изборцу, — проводником будешь, а пока ступай отдохни.

Ольг тут же кликнул темников для распоряжений.

— Слышишь, брат, — обратился рассудительный Трувор, — вчера тот волхв именем Древослав… он ведь изборский?

— Так, изборский, а что?

— Разумею, его мудрого совета испросить надобно, а коли по дороге нам, то с собой взять. Кто же лепше него нам разобъяснит, отчего сия свара случилась, да и как её погасить, чтоб новой вражды не посеять.

— Доброе дело, брат, разыщи-ка сего волхва.

— Свара, княже, она не из-за чуди или кривичей, простому люду места хватает и для охоты, и для рыбной ловли, и для всяких других промыслов. Всякие свары, они сверху идут, коль возникла, значит, что-то бояре али купцы богатые не поделили, — молвил Древослав по дороге.

— Расскажи, отче, что за народ эта чудь, мы-то по морю хаживали, больше с эстами сталкивались, — попросил Трувор.

— Народ земли, как они себя называют, земледелием и всем, что с ним связано, живут. Однако коли биться приходится, то до последнего сражаются, а когда уж нет сил, то и вместе с семьями себя захоронить могут, чтоб в полон к врагу не попасть.

— Как это захоронить? — не понял Синеус.

— А так, княже, яму роют, а сверху на столбах над той ямой землю, камни, деревья кладут, потом спускаются, столбы подрубают, да так живьём себя и хоронят.

— Вот тебе и мирные хлеборобы! — воскликнул Синеус.

— Они из каких народов? — снова спросил Трувор.

— Смесь тех же эстов, финнов да угров. Добре разумеют и тех, и других, и третьих, да только рекут по-своему на любом их этих языков.

— А кривичи, отче? — спросил Синеус.

— Кривичи — славяне, тоже отчаянные воины и народ крепкий, сидят на истоках великих рек — Ра-реки, Западной Двины, Непры, и никому тех истоков никогда не уступали. Князь Гостомысл и с чудью, и с весью, и с кривичами находил общий язык, где словом, а где и силой воинской, все дань в казну княжескую платили. А теперь, вишь, каждый опять к вольнице норовит вернуться. Кривичи сами, с кого хошь, дань берут, Полоцк, рекут, богаче Новгорода, отчего мы должны ему дань платить? Напротив, хотят земли той же чуди к рукам прибрать. А с полудня кривичи воюют с хазарами, что полян, сиверу и вятичей уже данью обложили, и к полночным торговым путям добраться хотят. Вот вепсы, те смирные, воевать не любят, да куда деваться, коли каждый на них нажиться норовит.

— А Изборск, он чей град?

— Изборск князем Гостомыслом и его сыном поставлен, живут там в основном словене да кривичи, а наречён в честь внука Гостомыслова Избора, коего ещё в младенчестве змея уклюнула.

Пока дружина подоспела к Плескову, уже было сожжено три веси кривичей и две чудские веси.

— Виноват, княже, перед тобой и покойным Гостомыслом виноват, не успеваю своей малой сторожевой дружиной, — понурив голову, оправдывался изборский воевода Верба, седоусый рассудительный муж. — Пока за чудинами гоняюсь, кривичи бедокурят, за теми устремлюсь, эти уже сроились и на кривичей идут. Вчера чудь на лодьях пришла да Плесков захватила. И за другие грады боязно, пока я по лесам с воинами бегаю, в любом из поселений усобица вспыхнуть может! Плесков поскорей обратно вернуть надобно, пойдёт ведь товар беспошлинно! Но и свары кровавой допустить нельзя, в граде ведь жёны, дети…

— Из-за чего вражда случилась, воевода? — озабоченно спросил князь.

— Прежде граница меж кривичами и чудью проходила по среднему течению реки Великой. А ныне уже и Выбутские пороги, последние перед озером Чудским, и сам Плесков, где река большим плёсом разливается и в нём удобно лодьи ставить и торг вести, — всё во владении кривичей. Чудь, знамо дело, считает сии земли исконно своими и глядит на кривичей как на захватчиков. Вражда то старая, несколько веков ей уже, да видно после смерти князя Гостомысла кто-то угли той вражды раздуть решил. Сперва чудины на Выбутских порогах стали заборы каменные возводить, рекли, мол, земля наша, и тут межа каменная нас с кривичами разделит. Да кривичи их оттуда выбили, сроившись. В ответ чудины кликнули подмогу из-за Чудского озера и вместе с теми, что на лодьях пришли, Плесков-град захватили. Сказали, что сами теперь будут пошлину с купцов за товары взымать. А в граде-то народ разный: и чудь, и водь, и словены, и кривичи, да кого ж только нет в торговом граде, — сокрушался воевода.