Генри Олди - Тирмен

— Видел, — без особого пиетета отозвался Петр Леонидович. — Главным в этом «Айсберге» Митя Соломин, он мне все показал. Ничего интересного.

«В сравнении с «минус вторым», конечно», — хотел добавить он, но промолчал.

— Не стоит, Пэн. Тир меня вполне устраивает, клиентов тоже. Тихо, спокойно. От добра добра не ищут. Стар я для суеты.

— Так и знал!

Вальяжный господин Пэн потер лоб, скривился, словно касторки хлебнул.

— Таким ты родился, таким и помрешь, Джи Эф! Insignificance! Перевести, или не надо?

— «Незначительность», my kid, — вздохнул старик. — Не зря мы, выходит, на репетитора по английскому тратились?

— Insignificance! Вся твоя жизнь, понимаешь? Бухгалтер, механик, тирщик! На что ты жизнь потратил, скажи? Даже сейчас, когда можно хоть что-то изменить, улучшить — твой дурацкий тир...

На этот раз Пэн не пытался говорить тихо. И напрасно. Благодарные слушатели появились мгновенно — амбал Вовик и пес-боксер Тимур. Не перебивали. Внимали молча, но со значением.

— Обидно, Джи Эф! Обидно! И мне, и остальным…

Старик сгорбился, поглядел на мертвый фонтан.

— А кем я должен был стать, малыш? Начальничком? Кабинет, портрет генсека, секретарша а 1а Кустодиев, диван... крокодиловой кожи?

Взгляд, брошенный на туфли собеседника, заставил того отступить на полшага. Вроде как пуля врезалась в мокрый снег.

— Я... Я разве про кабинет, Джи Эф? Но ведь жизнь — она одна! Надо стать в ней ну хоть чем-то, отметиться. Чтобы не обидно было, чтобы зависело от тебя важное, серьезное...

Слова, легко приходившие к Пэну раньше, теперь спотыкались.

— Не обязательно быть богатым. И власть — она не для каждого. Но прожить интересно, ярко, с толком... Я хоть пытаюсь, понимаешь? Что-то делаю, планирую. Хочу жить по-настоящему, в полный рост! Ты бы, Джи Эф, хоть Шамбалу, что ли, искать начал, или снежного человека, как эти... эзотерики. Хоть какой-то смысл жизни...

Господин Пэн безнадежно махнул рукой.

— Ладно, в другой раз договорим. Вечером зайду к тебе. Не возражаешь?

Старик не возражал.

Гость уходил по заснеженной, в мартовских лужах аллее, с каждой секундой становясь все старше, все меньше.

Незначительнее.

Узкая лестница.

Ступеньки коричневого цвета — мрачные, унылые.

Сверху нарастает многоголосый гомон. Коридор второго этажа битком набит призывниками. Стены, увешанные картонными плакатами, до половины выкрашены едко-зеленой эмалью. В том, что краска эмалевая, Данька убедился на ощупь. Выше — стандартная побелка; потолок с несуразными выступами. Под потолком горят лампы дневного света. Чудится запах хлорки. На стене нарисована стрелка с надписью: «На медкомиссию». Надпись крупная, яркая.

«Специально для таких, как я? С плохим зрением?»

Стрелка указывала на закрытую белую дверь в конце коридора. Туда пока никого не пускали. Данька прислонился к стене и стал ждать вместе с остальными. Вокруг шумели, толкались, подначивали друг друга и травили бородатые анекдоты призывники. Все заметно нервничали, но старались не показывать волнения. А Данька, наоборот, внезапно успокоился. На него снизошла апатия, вялое оцепенение. В военкомат он явился, а дальнейшее от него не зависит.

Как будет, так и будет.

Открылась дверь, но не та, на которую указывала стрелка, а соседняя. Оттуда вышли двое в военной форме. Лиц Данька рассмотреть не мог, знаки различия — и подавно. Два силуэта. Один — высокий, сухощавый, неестественно прямой. Вышел, остановился, прикидывая, как лучше пробраться сквозь толпу. Другой — кряжистый, толстый — двинулся напролом, плечами расталкивая призывников, прокладывая путь себе и коллеге.

«Морж и Плотник», — пришло в голову сравнение из «Алисы в Стране Чудес».

Книгу его заставила прочесть Лерка.

— Па-аберегись! С дороги, молодежь! — зычно басил Морж на манер пароходного гудка, вплотную подбираясь к инфразвуковому барьеру. И продолжил, сбавив громкость, вполоборота к товарищу: — Фигня, Лексеич, твой «МСП». Пукалка двухзарядная. Одна радость, что бесшумный. Так поди еще попади с него!

Плотник-Лексеич ответить не успел, потому что в разговор, неожиданно для самого себя, встрял Данька. Из «МСП» — двуствольного диверсионного пистолета под специальные бесшумные патроны — он успел пострелять в тире, на «минус первом». И знал, что, несмотря на малые габариты и короткие стволы, «пукалка» — оружие серьезное. На двадцать пять метров бьет лучше «Макарова». При калибре 7,62 и пороховом заряде в гильзе, как у «Калаша»...

— Нормальное оружие. Для диверсантов. Легкий бронежилет с близкого расстояния шьет. И кучность — вполне.

Морж опешил от неожиданности. Сопляк-призывник вкручивает ему, матерому прапорщику, про достоинства секретного пистолета для диверсантов?!

— А ты откуда знаешь?

Рядом, словно из-под пола, возник потный коротышка-майор в расстегнутом кителе. Звезды на его погонах Данька разглядел ясно: майор подошел вплотную. От него явственно несло перегаром.

— Знаю, — пожал плечами Данька, уже жалея, что влез в спор.

— Знаешь?

Майор оглядел призывника в старомодных женских очках с ног до головы.

— Ну и захлопни пасть, — заключил он. Отвернулся и заорал на толпящихся в коридоре ребят: — Чего глотки дерем, шелупонь?! А ну, ти-ха-а-а! Построились! Тут вам не бордель. На медкомиссию за мной — шаго-о-ом марш!

«Молодежь» испуганно прижалась к стенам, пропуская майора, и тот, проследовав к заветной двери, распахнул ее.

— Заходи, не задерживайся! Раздеваемся, получаем карточки и строимся! — покрикивал он, пока призывники по одному ныряли внутрь. — Не толпиться! Не толпиться, я сказал! Бараны, едрить твою...

Комната, куда их запустили, оказалась большой, но народу в нее набилось немерено. Раздеваться в толчее было неудобно во всех смыслах. У стен стояли ряды узких железных шкафчиков. Данька не стал к ним соваться, затолкав вещи в предусмотрительно взятый пакет.

— Па-ачему в трусах? Сымай! Тут врачи, стесняться некого.

Щуплый очкарик зарделся и начал стаскивать трусы: «семейные», синие в зеленый горошек.

В первом кабинете за столом сидела молоденькая блондинка в белом врачебном халате. На столе высились штабеля медицинских карточек. Образовалась очередь.

— Девушка, осмотрите меня! Лично, а? Наедине?

— Вас тут, озабоченных, хоть в психушку вагонами грузи. Юмор подбери, цыпленок...

— Р-р-разговорчики! Я щас кому-то поострю!

— ... Архангельский. Даниил Романович.