Марина Дяченко - Авантюрист
Талый снег жег подошвы.
– Ретано!!
Неужели Танталь не могла удержаться от патетического выкрика?
Весна… Р-рогатая судьба, весна-то придет…
– Рета-ано-о!!
Я содрогнулся от этого вопля. И толпа, кажется, содрогнулась тоже; даже палач поднял голову, глядя, как стражники пытаются удержать растрепанную женщину, но в конце концов уступают, вероятно, из милосердия, и женщина прорывается сквозь частокол копий, кидается к осужденному и валится перед ним на колени:
– Ретано… Я… люблю тебя, и буду… никогда-Горячие пальцы схватили меня за руку. Судорожно, будто пытаясь удержать; я еле поборол желание высвободить ладонь.
Что это? Откуда? Залитое слезами лицо, трясущиеся руки, умоляющий голос… Танталь, да как же это?!
Ее уже оттаскивали. Деликатно, но твердо. Попрощалась – хватит; толпа понимающе переглядывалась. Невеста? Жена? Возлюбленная? Бедолага…
Танталь, погоди. Ведь я же ничего не понял; ведь я Меня тащили к яме. Я близоруко прищурился; да. Черное дно жило своей жизнью. Тусклыми отблесками, переливами, шелестом чешуи.
Туда?!
Мне в спину уперлось острие копья. Долю секунды я верил, что скорее дам проткнуть себя насквозь, чем…
– Рета-ано!..
Танталь, неужели это – потому что я умираю?
– Властью закона! Именем герцога Тристага!
Копье больно ткнуло меня в позвоночник. Я потерял равновесие – и яма сглотнула меня, втянула, поймала, так зловонный хищный цветок хватает муху…
Белесое небо осталось далеко позади. Здесь пахло землей – как будто уже могила…
Светлое небо.
Где они добыли всех этих змей? Массивных, толщиной в руку, коротких, как скалка, длинных, как корабельный канат, тощих, будто шнурки, замысловатых, будто витые прутья парковой ограды, с головами приплюснутыми и круглыми, в капюшонах и без него, с узором и гладких, извивающихся и неподвижных, будто бы неживых…
С палача станется. Он мог набросать сюда и дохлых змей – для реквизиту… Ох, как быстро липнут к языку эти комедиантские словечки.
Они шипят, все время шипят!..
Кажется, над ямой склонились. Кажется, все, стоявшие и сидевшие на помосте, сейчас сгрудились вокруг, никакой плетень не удержит, сейчас мне на голову по-сыплются добровольцы…
Отдаленный галдеж. Неразборчивые выкрики. Мир тонет в шипении, или это у меня в ушах шумит?
– Властью закона! Властью герцога Тристага!
Орать и бежать; я издал сдавленный звук, взмахнул руками, поскользнулся и грянулся в сплетение холодных змеиных тел. Перед глазами у меня оказалась плоская маленькая головка, разинулись челюсти, обнажая две загнутых влажных иглы, и я малодушно зажмурил глаза, потому что в следующее мгновение гадина вцепилась мне в лицо.
Боли не было. Было мерзостное прикосновение холодной морды, но я всегда полагал, что змеиный укус ощущается иначе…
Они кинулись на меня все разом. Они выстреливали в меня упругими телами, точно как спущенные пружины; они сжимали челюсти, я получил уже сто порций яда, во всяком случае, должен был получить…
Публика над головой орала. Сорвалась и канула на дне ямы чья-то шляпа; я сидел, вжавшись спиной в холодную стенку, змеи уже изгрызли меня, как кость, наступило время мучительной смерти от яда…
Я ощутил тошноту. Потом вроде бы заболел живот, потом перестал; вопли над головой сменились недоуменным ропотом.
Я встал на четвереньки, и меня вырвало прямо на змеиные тела.
Среди рептилий случился взрыв возмущения; публика примолкла. Вероятно, рвота – первый признак отравления…
Я сдержал стон. Перед глазами у меня стояло заплаканное лицо Танталь.
Живая сетка извивающихся тел. Новые позывы к рвоте. Сейчас я перестану чувствовать и видеть; там, наверху, уже понимающе переглядываются.
– Может быть, подымать? – негромко спросил кого-то палач. Его голос без труда прорывался сквозь пелену общего гула, вроде как черная нитка в сплетении белой пряжи…
Я опустил веки.
Мне давно пора быть мертвым. Меня казнили; я никогда не дождусь весны…
– Рета-ано…
Этот голос был едва слышным – но из прочих голосов выпадал, вырывался, новая нитка в клубке белой пряжи, но теперь красная.
Я разлепил веки.
Неподалеку, у самой стенки, в полумраке змеиной ямы вились спиралью два зеленоватых тела. Этой парочке плевать было на приказ герцога, на публичную казнь и на общее змеиное дело; две змеи предавались самому важному, с их точки зрения, занятию – страстно любили друг друга…
– Подымайте!
В яме стало темнее, шум отдалился. Меня ухватили за бок железным крюком; с самого начала казни это была первая боль. Я машинально выругался и вцепился в железо, желая ослабить хватку; наверху теперь было совсем тихо, только два голоса обменивались короткими, неразборчивыми репликами.
Странное орудие потащило меня наверх; я удерживался за древко, изо всех сил желая избежать кровоподтека на боку. Белесое небо рывками приближалось – и наконец затопило все вокруг, мне померещилось, что весь Мир завален бесцветным талым снегом…
Подо мной оказалась рогожка. Все лучше, чем на голой земле.
– Господин лекарь, именем закона засвидетельствуйте смерть…
Я поднял голову.
Тучный длинноволосый мужчина стоял в двух шагах, глядел на меня округлившимися, но не утратившими властности глазами:
– Господин лекарь! Именем закона, властью герцога Тристага… засвидетельствуйте смерть!
Сильный человек. Волевой.
Господин лекарь приблизился; был он мал ростом, худощав и перепуган донельзя. Дрожащей рукой потянулся к моему запястью – но не решился коснуться, умоляюще оглянулся на мужчину с цепью.
– Именем закона! – грянул тот. Лекарь втянул голову в плечи и, содрогнувшись, взял меня за руку.
Вслед за ним я смотрел на собственную ладонь.
Просто рука. Моя рука. Безо всяких следов змеиного произвола.
Чистая кожа… Красноватая от холода. Длинные пальцы. Аристократ, р-рогатая судьба…
А выше, на поддернутом манжете – чуть проступающий из-под ткани серебряный стерженек. Оборотная сторона приколотой к рукаву булавки…
– Да, – еле слышно пробормотал лекарь. – Свидетельствую… приговор свершен. Преступник мертв.
Я сглотнул слюну, где-то там, в отдалении, стражники с копьями выталкивали со двора протестующую толпу. Палач отводил глаза, младший подручный его икал, старший угрюмо глядел в раскисшую землю. Лекарь прерывисто вздохнул.
– Закон свершен, – торжественно провозгласил обладатель цепи. Пожевал губами, проводил взглядом ворону, неспешно пересекавшую небо над двором; посмотрел мне прямо в глаза:
– Колдун?
– Нет, – сказал я одними губами.
– Властью герцога Тристага, – последний раз повторил каретник. В его голосе явственно слышалась усталость.
Больше всего я боялся, что вот так, пряча глаза, меня и похоронят на тюремном дворе. Приговор свершен. Преступник мертв.
По счастью, законопослушность наместника не простиралась так далеко. Темной морозной ночью меня вывели на пустырь и свистящим шепотом сообщили, что если я еще когда-нибудь попадусь на землях герцога – меня попросту повесят без суда и следствия…
Тот, кто изгонял меня, с удовольствием затянул бы петлю на моей шее, и не откладывая, прямо сейчас. Возможно, только страх перед законником-герцогом избавил меня от самосуда; как бы то ни было, но я бежал, бежал по подмерзшему снегу, по толстому скрипучему насту, бежал так, что перехватывало дыхание.
* * *– Ты гениальная актриса, – сказал я глухо. Дорога была широкой и накатанной, настоящий тракт, повозки, ставшие теперь санями, катились почти бесшумно. В широких серебряных лентах, тянущихся по снегу за полозьями, поблескивало солнце. Мы с Танталь сидели спиной к вознице и смотрели, как все дальше остаются земли герцога Тристага.
– Ты гениальная актриса. Я почти поверил.
– Играть в жизни – распоследнее дело, – нехотя призналась Танталь.
– Но иначе бы меня…
– Да.
Я потрогал булавку на рукаве.
Мне не хотелось, чтобы Танталь знала о моем разочаровании. Потому как – что взять со смертника – в какой-то момент мне захотелось поверить, что она любит меня и оплакивает. Она все-таки незаурядная женщина… Я был… как бы сказать… польщен.
– До сих пор не могу понять, как работает эта штука, – пробормотал я, глядя в небо. – Где сила? Где власть? Надо полагать, если бы змея укусила меня в лесу – я бы помер? И никакая булавка…
Танталь усмехнулась:
– Меня сто раз змеи кусали… скверно. Разрезать ранку, отсосать яд, прижечь… Меня передернуло. Танталь перестала улыбаться:
– Змеи… были орудиями герцога. Выполняли его волю.Власть, Ретано…
– Вот если бы приговор был справедлив, – пробормотал я еле слышно. – Справедливый… Приговор. Не просто власть… Некое абсолютное… Правосудие…
Танталь поджала губы:
– Абсолютного правосудия не бывает. Тристаг взял да запретил поединки… Кто-то разрешил… В городе Ка-варрене, например, поединки – традиция, дело чести… Эгерт Солль когда-то тоже убил на дуэли человека – и получил за это заклятие, да такое, что…
