Николай Басов - Посох Гурама

По его лицу ничего нельзя было прочитать. Даже то, что он был доволен, очень доволен. Гильом мертв, его князю ничто не грозило. Чунду мертв, перевал свободен. Подвалы Ожерелья ломились от добра…

И Принципус отрицательно покачал головой. Сержант, который командовал дружинниками Веза, гортанно выкрикнул команду. Они опустили копья.

Два меча, один тяжелый и изукрашенный самоцветами, а другой легкий, очень надежный, с клинком зеленоватого отлива, крест-накрест лежали на каменных плитах, словно продолжали свой, поединок.

ГЛАВА 21

Лотар сидел на превосходном скакуне из конюшен Покуста. Такой же конь стоял рядом. Чуть в стороне на жеребце попроще восседал конюший в цветах дуайена, которого Покует дал им, чтобы он проводил их до Мульфаджи, а потом привел коней назад. Что ни говори, а подарить двух таких лошадок каким-то наемникам — слишком жирно. Тем более что дело сделано и каждый получил то, что хотел.

Солнце весенним, пышущим здоровьем и радостью огнем согревало долину. У Лотара еще побаливал пробитый крюком Сухмета бок, он с удовольствием подставлял его теплу. Поэтому и решил остаться на улице.

Хлопнула дверь самого неприглядного на всей улице домишка. Из него вышел Сухмет. Он был важен, как вендийский купец. Парчовый азийский халат отливал всеми цветами радуги, впрочем, с преобладанием золота. Пояс, на котором висела Утгела, был заткан такой плотной вышивкой, что стал чем-то вроде корсета. Два кошеля невероятных размеров на каждом шагу старика звенели так, что, кажется, все воры в округе должны были слететься сюда, как осы на мед… Один они получили от князя. А второй — сегодня утром от Покуста, вместе с заверениями, что, если им что-нибудь понадобится, они всегда могут обратиться…

Конечно, ни один вор никогда не решится подойти ближе чем на сотню шагов. Всем было все известно. Тем более что голова, нога и несколько особо впечатляющих кусков Чунду были вырублены из огромной туши на перевале, привезены в город и выставлены на рыночной площади для всеобщего обозрения.

Да, осенняя ярмарка в Пастарине будет на славу. Купцы теперь не побоятся никаких неожиданностей, только, пожалуй, лет десять будут вздрагивать при виде Нижнего перевала да приложат все старания, чтобы проезжать это ужасное место днем или хотя бы вечером, но уж никак не ночью… Зато по возвращении домой распишут отпрыскам свое мужество так, как и Сухмету не снилось.

— Ну что, рассказал ей? — спросил Лотар, когда Сухмет торжественно подплыл ближе.

— Да, мой господин.

Вероятно, Сухмет все еще был в образе.

— Она поверила?

— Не очень. Сказала, что все звучит очень уж подозрительно. И если ее папаша зарыл там такие деньги, то почему бы мне самому их не выкопать?..

— И что ты ей ответил?

— Я сказал, что там такое место, что только девичьи руки должны коснуться… И все в таком духе. Лотар усмехнулся.

— Девичьи? Мне кажется, ее папаша, незаконно повешенный на стене Ожерелья, недооценивал свою дочь. Мне она даже отсюда показалась довольно ушлой, и уж, конечно, без мужа не осталась бы. А я ведь и в дом не входил…

— Да, чтобы это понять, — Сухмет влез на своего коня и, пожглуй, стал понемногу оттаивать, — в дом входить не нужно.

Они поехали в сторону ворот.

— Кем ты ей представился? Бродячим охотником за кладами?

— Нет, мой господин, после того как Чунду по кускам был показан на площади, здесь нам вряд ли удастся назваться чужим именем. Я сказал, что ее папаша перешел, страшно израненный, на нашу сторону и перед смертью рассказал мне тайну зарытых денег.

— Как это тебе удалось? Ведь все, кому не лень, могли видеть ее отца повешенным на стене?

— Она не сообразила, а я не поощрял ее любопытство этом направлении, мой господин.

Лотар усмехнулся. Все ему очень нравилось. Даже глу-поватость конюшего, который никак не может понять, почему этот роскошно одетый старичок величает господином юношу, который и одет-то так, как и бродяге не пристало.

— Она могла и не сообразить, но ты-то?..

— Господин мой, ее дух был захвачен представлением о нежданном богатстве, а не любопытством к судьбе отца. Нечего было мудрить, требовалось только назвать место. И все.

— Да, люди таковы.

Они выехали из города. Стражники у ворот растолкали десяток крестьян, чтобы дать проехать Желтоголовому и Сухмету. Впрочем, очень уж усердствовать им не пришлось. Крестьяне и сами рассыпались по обочине дороги, стараясь оказаться как можно дальше от этого страхолюда с колдуном…

Было время, когда Лотара ранили эти взгляды, напитанные страхом, подозрительностью или ненавистью. Теперь все прошло. Он даже не повернул голову в их сторону.

Дорога, по которой они уже раз проходили, когда отправились на перевал, стала посуше, чем тогда. Снега не осталось. И везде были люди, повозки, кони или мулы. Движение было таким оживленным, словно путешественники и не выезжали из города.

— Знаешь, что я думаю, Сухмет? Чунду оказался не настоящим.

— Да, скорее всего, Атольф поленился вырастить настоящее чудовище. Или не знал, как это сделать. А скорее всего, сам побаивался, что не справится с ним, когда нужно будет прекращать игру.

— Он был не очень-то сообразительным, — ответил Лотар. — Я думаю, его просто жадность заела, желание получить все сразу и с минимальными усилиями. — Он посмотрел на Сухмета, восседающего на коне. — Почти как тебя.

— Ты что, господин мой?! Да я в любой момент могу отдать все это, —он небрежно щелкнул ногтем по кошелю, — если потребуется…

Внезапно что-то тягостное и печальное появилось в представлении Лотара. Он оглянулся. На придорожном пеньке сидел старик. Он устал, был голоден и очень-очень грязен. В душе его все было черно — он не знал, как жить дальше, куда идти, кому служить? Он вспоминал, как пахло на кухне, когда кухарята готовили господские яства, как по праздникам ему случалось раздобыть стаканчик вина, как служанки, кто подобрее, отводили его в баню и парили там, чтобы он отмяк телом и душой. А потом стирали его одежду за пару медяков, и он целую неделю пахнул так же приятно, как все люди, пока снова не пропитывался вонью тесных тюремных камер…

Лотар остановил перед ним коня. Старик медленно раскрыл веки. Он никогда не видел Лотара, поэтому не узнал его. Зато Желтоголовый прекрасно помнил его. Помнил его шаркающую походку в подземелье замка княжича Гильома, помнил вздохи, помнил, как он поволок за собой два погасших факела… Это был тюремщик Ожерелья, про которого, должно быть, все забыли и который сумел остаться в живых.

Старик всмотрелся в молодое и спокойное лицо господина на превосходном коне. Он так ослабел от голода, что даже не разжал губ, чтобы попросить милостыню. Или не решался побеспокоить столь важного человека такой мелочью, как собственная жизнь.