Гай Кей - Тигана

В девятнадцать лет она начала становиться совсем другой, хотя к тому времени уже покинула дом, а Играт не представлял опасности для жителей Чертандо, где правили барбадиоры. Как правило, не представлял опасности, поправилась она, и напомнила себе — хотя об этом ей вовсе не нужно было напоминать, — что здесь, в сейшане, она — Дианора ди Чертандо. И еще в противоположном, западном крыле, в постели Брандина.

Теперь ей исполнилось тридцать три, и с течением лет, которые промелькнули так абсурдно быстро, она каким-то образом стала одной из сил, правящих этим дворцом. Что, конечно, означало править Ладонью. В сейшане лишь Солорес была на шесть лет старше ее — урожай одного из первых лет существования Кораблей дани.

Иногда, даже сейчас, это было для нее уже слишком, слишком трудно было в это поверить. Молодые евнухи дрожали, если она хотя бы мельком бросала на них взгляд; придворные, приехавшие из-за моря, из Играта, или здешние, из четырех западных провинций Ладони, искали ее совета и поддержки ею своих просьб к Брандину; музыканты сочиняли для нее песни; поэты декламировали и посвящали ей стихи, преувеличенно восхищались ее красотой и мудростью. Игратяне сравнивали ее с сестрами бога, кьярцы — со сказочной красавицей Онестрой перед тем, как она совершила свой последний Прыжок за Кольцом в море ради Великого герцога Казала, — хотя поэты всегда обрывали эту аналогию задолго до самого Прыжка и последовавших за ним трагических событий.

После одного из подобных опусов Доарде, перегруженного прилагательными, она сказала Брандину за поздним ужином наедине, что одно из отличий между мужчиной и женщиной заключается в следующем: власть придает мужчинам привлекательность, но когда властью обладает женщина, становится привлекательным восхвалять ее красоту.

Он обдумал это, откинувшись назад и поглаживая свою аккуратную бороду. Дианора понимала, что пошла на некоторый риск, но к тому времени она уже очень хорошо его знала.

— Два вопроса, — сказал Брандин, тиран Западной Ладони, беря ее за руку, лежащую на столе. — Ты полагаешь, обладаешь властью, моя Дианора?

Этого она ожидала.

— Только через тебя, и ненадолго, пока не стану старой и ты откажешься видеть меня. — Маленький выпад в сторону Солорес, но достаточно тактичный, по ее мнению. — Но пока ты призываешь меня к себе, будут считать, что я обладаю властью при твоем дворе, и поэты будут утверждать, что сейчас я еще красивее, чем прежде. Красивее, чем звездная корона, венчающая полумесяц опоясанного мира, или как там говорилось в тех стихах.

— «Изогнутая корона», так он, кажется, написал. — Брандин улыбнулся. После этого она ожидала комплимента, потому что он был щедр на комплименты. Но его серые глаза остались серьезными и продолжали смотреть на нее.

— Мой второй вопрос: был бы я привлекателен для тебя, лишившись своей власти?

И это, вспоминала она, едва не застало ее врасплох. Это был слишком неожиданный вопрос, он попал в цель слишком близко от того места, где все еще обитали две ее змеи, как бы крепко они ни спали.

Дианора опустила ресницы и посмотрела на свои сплетенные пальцы. «Словно змеи», — подумала она. И быстро прогнала от себя эту мысль. Искоса бросив на Брандина лукавый взгляд, который ему нравился, как ей было известно, Дианора ответила, притворяясь удивленной:

— Разве ты здесь пользуешься своей властью? А я и не заметила.

Через секунду раздался его красивый, полный жизни смех. Она знала, что стражи за дверью слышат его. И будут сплетничать. Все в Кьяре сплетничали. Остров питался слухами и сплетнями. После сегодняшней ночи возникнет еще одна сказка. Ничего нового, всего лишь подтверждение этим громким смехом того, какое удовольствие Брандин Игратский получает от общества своей смуглой Дианоры.

Затем он отнес ее на кровать, все еще забавляясь, потом заставил ее улыбнуться, а потом и рассмеяться. Он получил свое удовольствие, медленно, тысячами способов, которым он научил ее за долгие годы, потому что в Играте очень искусны в подобных вещах, а он был — и тогда, и теперь, — прежде всего королем Играта.

А она? Сейчас, сидя на своем балконе, в лучах весеннего утреннего солнца, Дианора закрыла глаза, вспоминая. Как в ту ночь, и до той ночи, в течение многих лет до той ночи, и после, до сегодняшнего дня, ее мятежное тело, и сердце, и ум, все вместе, предавали ее душу, утоляя ее отчаянную, глубокую страсть к нему.

К Брандину Игратскому. Которого двенадцать лет назад она явилась сюда убить за то, что он сделал с Тиганой, ее родным домом, и две змеи обвивали ее разбитое сердце.

Тигана была домом Дианоры до тех пор, пока он не разрушил, сровнял с землей и сжег ее, убил целое поколение и отобрал сам звук ее имени. Звук ее собственного настоящего имени.

Ее звали Дианора ди Тигана брен Саэвар, и ее отец погиб во втором сражении у Дейзы, неловко держа меч в руках, привыкших к резцу скульптора. Дух ее матери был сломлен, словно водяной тростник, во время жестокостей последовавшей оккупации, а брат, чьи глаза и волосы были точно такими же, как у нее, которого она любила больше жизни, вынужден был бежать куда глаза глядят. Ему было всего шестнадцать.

Все эти годы она представления не имела, где он. Жив ли он, или мертв, или далеко от этого полуострова, где тираны правят покоренными провинциями, некогда столь гордыми. Где имя самой гордой из них стерто из людской памяти.

И виной всему Брандин. В чьих объятиях она лежала столько ночей за эти годы, испытывая такую жгучую жажду, такой взлет желания, каждый раз, как он призывал ее к себе. Чей голос давал ей знание, был милостью, водой, орошающей пустыню ее дней. Чей смех, когда он выпускал его на свободу, когда ей удавалось исторгнуть у него этот смех, был похож на целительное солнце, прорезающее облака. Чьи серые глаза имели тревожный, непроницаемый оттенок моря под первыми, холодными косыми лучами утреннего света весны или осени.

В самой древней из всех легенд Тиганы именно из серого моря на рассвете вышел бог Адаон, и пришел к Микаэле, и возлег с ней на длинном, темном, назначенном судьбой песчаном берегу. Дианора знала эту легенду не хуже собственного имени. Настоящего имени.

Еще она знала, по крайней мере, две вещи: что ее отец и брат убили бы ее собственными руками, если бы были живы и видели, чем она стала. И что она приняла бы этот конец, понимая, что заслужила его.

Ее отец погиб. Одна мысль о брате обжигала ее сердце, даже если смерть избавила его от последнего горя видеть, куда она пришла. Но каждое утро она молила Триаду, особенно Адаона, бога Волн, чтобы брат оказался за морем и так далеко, чтобы туда не могли долететь слухи о Дианоре с карими глазами, похожими на его собственные, живущей в сейшане тирана.