Стивен Эриксон - Увечный бог

  - Зверь, - отозвалась она, - умирающий от рук человека, остается невинным.

  - Тогда как человек тот не смог бы похвалиться невинностью.

  - Неужели?

  Кальт Урманел склонил голову, искоса глядя на облаченную в меха женщину. - Охотники находят оправдания.

  - Им хватает нужды.

  - А убийцам?

  - Им тоже.

  - Тогда все мы обречены на бесконечность преступлений, и это вечная наша участь. И это наш вечный дар оправдывать всё свершенное. "Однако это не дар". Скажи, Ном Кала, ты чувствуешь себя невинной?

  - Ничего я не чувствую.

  - Не верю.

  - Я ничего не чувствую, потому что ничего не осталось.

  - Ну хорошо. Теперь я тебе верю, Ном Кала. - Он оглядел поле убийств. - Я думал стоять здесь до тех пор, пока сами кости не пропадут в тощей почве, не скроются под кустами и травами. Пока не пропадут следы свершенного нами. - Он помолчал. - Я так хотел.

   - Ты не отыщешь искупления, Кальт Урманел.

  - Ах. Да, именно это слово я искал. Я его забыл.

  - И снова забудешь.

  - Пожалуй.

  Они молчали до тех пор, пока солнце не скрылось, снова оставив небо Нефритовым Чужакам и разбитой луне, едва видневшейся над горизонтом. Наконец Кальт поднял оружие: - Чую кровь.

  Ном Кала пошевелилась. - Да, - сказала она.

  - Бессмертная кровь. Не пролита, но ... скоро.

  - Да.

  - В миг убийства, - продолжал Кальт, - мир смеется.

  - Твои мысли мрачны, - ответила Ном Кала, засунув обмотанную волосами дубинку в петлю за спиной. Потом она подобрала гарпуны.

  - Неужели? Ном Кала, ты знала жизнь без войн? Я отвечу. Я прожил гораздо дольше тебя и ни разу не видел мира. Ни разу.

  - Я знала мгновения мира, - сказала она, встав к нему лицом. - Глупо ожидать большего, Кальт Урманел.

  - Ты и сейчас ищешь такого мгновения?

  Она не сразу ответила: - Может быть.

  - Тогда я с тобой. Мы будем бродить в поисках мира. Этого единственного, самого драгоценного мгновения.

  - Не привыкай к надежде.

  - Нет, я привыкну к тебе, Ном Кала.

  Она вздрогнула. - Не делай так, - шепнула она.

  - Я вижу, некогда ты была красива. А теперь, из-за стремлений пустого сердца, стала красивой вновь.

  - Ты станешь терзать меня? Если так - не иди со мной, прошу.

  - Я буду молчать, идя рядом, если ты не прикажешь иначе. Погляди на нас: мы остались вдвоем. Лишенные смерти, а значит, как никто приспособленные к поиску мгновения мира. Начнем?

  Она молча зашагала.

  Как и он.

  "Помните, как танцевали на ветру цветы? Три женщины встали на колени в мягкую глину у потока, зачерпывая в ладони чистую воду и разбрызгивая ее на мягкие шкуры пран"агов, прежде чем связать. Миграция была в разгаре, бархат на рогах, и насекомые вились разноцветными облаками, порхали, словно радостные думы.

  Солнце было теплым в тот день. Помните?

  Гладкие камни вытащены из мешков, смеющиеся юнцы крутят их в руках, а кто-то раздает всем собравшимся в круг, на пир жареное мясо. День как день, обычные милые сцены.

  И крик, донесшийся с края стоянки, никого не встревожил. Три чужака приближаются с юга.

  Один из других кланов, знакомые лица. Улыбнись, встречая родичей...

  Второй крик заставил всех вздрогнуть, как от озноба.

  Я побежал с остальными. Я держал в руке лучшее копье; среди родных воинов я чувствовал себя смелым и не боялся опасности. Те, что пришли, не наши сородичи. Настоящие чужаки. Если нужно, мы изгоним их.

  Тот миг... прошу, вспомните вместе со мной. Мы стоим в ряд, а они подошли на шесть шагов. Мы всматриваемся в лица.

  Видим себя, но... нет. Небольшие отличия. Они выше и с более тонкими костями. Увешаны фетишами, ракушками и бусами из янтаря. Лица не наделены приятной округлостью лиц Имассов. Черты более резкие, вытянутые. Кадычные кости торчат из-под темных бород. Мы видели их оружие и были смущены. Мы видели изящную выделку их кож, мехов и штанов - и ощутили себя ничтожными.

  Глаза их были наглыми. Цвета земли, не небес.

  Трое жестами показали, что желают изгнать нас. Теперь это их охотничьи владения. А мы - захватчики. Помните, каково нам стало? Я глядел в их лица, в их глаза и видел истину.

  Для высоких незнакомцев мы - ранаги, мы - бхедрины, мы - пран'аги.

  Убив их, мы ничего не изменили. Кровь на оружии заставила колени подгибаться от ужаса. Прошу, умоляю - вспомните. Это был день, когда началось умирание мира. Нашего мира.

  Расскажите, что помните ВЫ, стоявшие перед обрюзгшими дикарями с тупыми лицами, перед жалкими личностями с красными и белыми волосами. Расскажите, что ощутили, как вознегодовали, когда мы не стали прятаться, но с неистовством порубили вас.

  Вы знали, что вернетесь - в количествах, не поддающихся воображению. Что будете гнать нас, охотиться на нас, вытеснять нас в холодные низины и горные пещеры над бурным морем. Пока мы не пропадем. А потом вы, разумеется, начнете гнать друг друга.

  Если осмелитесь вспомнить, то, может быть, поймете. Я убийца детей - ваших детей. Нет, не надо ужаса! Ваши руки в крови МОИХ детей! Вы больше не можете убивать нас, но мы можем убивать вас - и будем. Мы клинок древней памяти. Памяти огня, памяти льда, памяти боли, причиненной нам вами. Я отвечу на каждое прегрешение. Я стану рукой вашего уничтожения. До последнего ребенка.

  Я был Оносом Т'ооланом. Я был Имассом. Когда-то я смотрел на цветы, танцующие на ветру.

  Видите армию? Я пришел убивать вас. Ищите холодные низины. Ищите пещеры в утесах над бурными морями. Какая разница? Все убежища не помогли нам, не помогут они и вам.

  Ясно вижу истину: вы не ждали, что мы вернемся.

  Тем хуже".

  Да, ему должны нравиться такие мысли, эти смелые, праведные выражения мести, заслуженной и давно подготовленной. Что невинность юных - ложь, что они стали наследниками, взросли на подлых делах предков.

  Это были - он понимал - мысли Олар Этили, нашептываемые в тайных местах его души. Он ее отлично понимал. Как и всегда.

  Баргасты заслужили свою судьбу. Они убили его жену и детей. Он помнил наглость в глазах тех, что расправились над его семьей - но разве он это видел? Невозможно. Он был уже мертв. "Она вползает в меня. Олар Этиль, тебя не звали. Ты хочешь, чтобы я служил тебе. Ты хочешь... да, я знаю, чего ты хочешь. Ты осмеливалась называть это исцелением.