Мария Быкова - Жребий брошен

Вчерашний день у меня выдался насыщенный, так что я проспала до полудня и проснулась от взрыва, прогремевшего буквально над ухом. Нет худа без добра: сон будто рукой сняло, я взлетела на ноги, ошалело оглядываясь по сторонам.

Крыша была на месте, печка тоже еще стояла. Над столом тонкой струйкой курился синий дымок. Со столешницы на пол медленно стекала светящаяся зеленая жидкость, капавшая на доски с размеренностью метронома. Там, куда падали капли, оставалось выжженное пятно.

— Ой… — пролепетал подозрительно знакомый голосок. — Мистрис, а хрустальная мензурка у вас есть?

— Конечно, есть. — Давешняя колдунья серьезно качнула носом. — Вон в том шкафчике.

Полин, каковой, естественно, и принадлежал голосок, тут же унеслась к шкафчику. Бранка же с интересом посмотрела в мою сторону.

— Доброе утро, — благосклонно сообщила она.

Увы, наши мнения расходились.

— Это… это что за алхимические эксперименты с утра пораньше?!

— С утра? — возмущенно встряла Полин. — Яльга, проснись и пой! Полдень на дворе!

— Щас спою, — хмуро пообещала я и полезла за штанами.

Штаны — сухие, чистенькие и даже отглаженные — лежали на моей постели. Натянув их, я подумала, что здешнего домового надо бы поблагодарить. Если, конечно, сегодня Генри ходит без косичек.

Алхимички собрали жидкость в мензурку и плотно закрыли крышкой. Разговаривали они мало и непонятно, в основном употребляя термины. Моего уровня познаний в алхимии едва хватало, чтобы определить основной ход мысли, на подробности же, каковые, вестимо, для практики куда важнее, меня уже не хватало. Отчетливо ощутив себя лишней, я материализовала расческу и вышла из избы.

Видно, солнце шпарило еще с утра: крыльцо под босыми пятками оказалось почти горячим. Навстречу мне с лаем бросился рыжий пес. Я потрепала его по висячим ушам, села на верхнюю ступеньку и начала расчесывать волосы. Собак вертелся кругом, любопытно тычась в меня холодным носом; несмотря на все помехи, я все же заплела косу и отправила расческу обратно в семнадцатое измерение.

Вампиров нигде не было видно; солнце стояло над лесом почти в верхней точке, и я, вспомнив про полуденных духов, слегка заволновалась. Впрочем, места здесь были такие тихие и спокойные, что страх прошел сам собой. Если здесь и живут фэйри, то с ними всегда можно мирно договориться.

Я с чувством пошевелила пальцами на ногах, вспомнила вчерашнюю историю про музыкального Генри и весело фыркнула, щурясь на солнце. День был такой хороший-хороший; умей я плавать, я бы сбегала сейчас на озеро, но в нескольких шагах от берега там начиналась приличная глубина, а я сомневалась, что Генри услышит из леса мой сдавленный подводный бульк. Да и вообще, сидеть здесь, на теплом крыльце, смотреть на небо и на лес, наслаждаясь теплом поистине летнего дня, было ничуть не хуже.

Пес устал бегать и плюхнулся рядом со мной, вывалив розовый язык. Я лениво погладила животное, и оно согласно застучало по земле хвостом.

В Академии так не посидишь…

В Академии!..

Я едва не подпрыгнула, вдруг и во всех подробностях вспомнив сегодняшний сон. Нет, можно, конечно, списать его на возбужденное сознание, тоску по альма-матер и по кабинету Буковца, в котором мне было читано столько моралей, — но что-то подсказывало, что эльфийские психологи могут тихо курить в сторонке. Слишком уж оно… настоящее, что ли? — да и вообще, чего такого, если ученице Академии снятся вещие сны?

Но если принять этот сон за вещий…

Я закрыла глаза и вдумчиво представила, что с нами сделают по прилете. Если здешние места и впрямь считаются опасными — хотела бы я, кстати, знать, какой олух их таковыми счел! — то пребывание в них, пускай и не по нашей вине, явно перевесит и мгымбра, и лягушек, и даже олимпиаду по некромантии. Ладно Рихтер, ему еще я, может, объясню, что все вышло случайно, а вот Буковец, как тот берсерк, из боевого состояния выводится только пятью ударами топора по голове. Плохо будет всем, а мне, как рецидивистке, в первую очередь.

Да и Рихтер тоже, прямо скажем, не малина… Я представила еще, как мне ясно, кратко, выразительно и аргументировано доказывают, что мой профессионализм близок даже не к нулю, а к отрицательной величине, и совсем уж затосковала. Невероятно, но Эгмонту удавалось то, к чему так безнадежно стремился директор, — он ухитрялся что-то во мне будить: не совесть, так чувство долга. Совесть во мне будил Марцелл. Представив, как опечалит бестиолога мое возвращение, я прониклась и исполнилась живейшего сочувствия.

— Яльга, чего спишь? — раздался веселый голос, и я мигом распахнула глаза. Надо мной возвышался Хельги, и на меня падала коротенькая полуденная тень.

— Александр, — томно попросила я, цитируя какого-то из древних философов, — не заслоняй мне солнце!

— Нет проблем, — легко согласился вампир. Обернувшись, он заорал: — Эй, солнце, иди сюда!

Я заинтересованно вскинула брови, но через пару секунд была вынуждена их опустить. Вместо светила, наверняка расслышавшего зычный вампиров окрик, рядом со мной возник Генри Ривендейл — уже почти не кудрявый, а максимум слегка вьющийся. Пес радостно бросился к нему навстречу; я отметила, что девушки и собаки частенько совпадают в оценках, и пододвинулась, освобождая вампирам дорогу.

Вместо того чтобы проходить, Генри сел рядом — пес обиженно раскрыл пасть, ибо вампир занял точнехонько его место. Хельги, которому крыльца не хватило, широко зевнул и смачно потянулся, широко расправив черные нетопыриные крылья.

— Эй, — удивилась я, — а как они у тебя сквозь рубашку проходят?

— Элементарно, — поведал он, борясь со вторым зевком. — Через прорези.

— Нам взрыв показался или он в самом деле был? — небрежно спросил Ривендейл, щурясь на солнце сквозь челку.

— Был, — заверила я. — Еще какой. Меня чуть с кровати не сдуло… Что они там варят?

Герцог пожал плечами:

— А-а… какую-то мрысь. Полин пищит от восторга, говорит, большущая редкость.

— Ага, и все записывает, — подтвердил Хельги. — В то-олстую такую тетрадку. Как у нее все только в сумочку помещается?

— А это, — наставительно сказала я, — есть большая женская тайна. Почти как состав помад… правда, Хельги?

В следующий момент мне пришлось закрываться сразу от трех малых пульсаров, с завидной синхронностью рванувших в мою сторону. Делать их, несмотря на все старания Матильды, умели все: сразу по возвращении из военно-исторической командировки Эгмонт устроил практический зачет, по которому я получила первую в жизни тройку. Комментировать магистр ничего не стал, но первым, что мы увидели на следующем занятии, стал большой плакат «Скелет боевого пульсара».