Юрий Никитин - Зубы настежь

Под стенами громоздились сундуки, скрыни, окованные железом ящики, я догадывался о содержимом, а по всему залу застыли ровными рядами столы с грудами всевозможного оружия.

И еще я догадывался, что за этим залом есть еще зал, где оружие еще круче, а за тем еще и еще просторные помещения, и что настоящий мужчина может здесь провести всю жизнь, в ликовании перебегая от одного стола к другому, хватая и примеряя к руке хорошо сбалансированные мечи, а потом хорошо сбалансированные боевые топоры, а затем хорошо сбалансированные секиры, ятаганы, катаны, хренорезы, кинжалы и спаты, а также всякие так хорошо сбалансированные яуканы,

– Ты куда? – спросил я грозно.

Маг вздрогнул, выступил в тени, где уже начал было растушевываться:

– Но я думал... не мешать герою...

– Пусть мой конь думает, – ответил я мужественным голосом. – У него голова большая. А мужчины не думают!

– Тогда, – сказал он заминкой, – позволь предложить тебе жемчужину этой коллекции... вот этот трехручный стилет!

– Трех... э-э... трехручный?

– Ну да, – сказал он значительно. – Для его лезвия не существует панциря или кольчуги. Все прободает как если бы, скажем, истлевшую в битвах рубашку рыцаря. Длинное лезвие позволяет достичь сердца тролля всего с двух ударов!

– Проще перескочить пропасть в два прыжка, – пробормотал я. – Что-то ты, хоть и маг, чересчур разбираешься в оружии... Неспроста это.

Мой добытый таким трудом меч с леденящим душу звоном покинул ножны. Я встал в позу варвара, красиво изогнув торс и занеся меч под углом, затем сменил на поза паладина, гордую и вызывающую, а потом молниеносно сделал серию взмахов в стиле прижатого к стене ассасина-богатура.

Воздух трещал и падал как сыр ровно нарезанными пластами, а сверкающее лезвие образовало вокруг меня таинственно мерцающую стену, похожую на силовое поле.

Куцелий отпрыгнул и смотрел вытаращенными глазами. Я без остановки перешел в позу крестоносца: набычился и засопел, а мечом пошел махать крест-накрест, как надлежит воину Христова, утерявшему благородное искусство рассекать противника красиво и возвышенно.

Я сам чувствовал как это эффектно со стороны, но кроме придурка-мага, ни одной женщины, Свинильда и то далече, впрочем взамен получил этот меч...

Наконец я с полуоборота бросил особый трехручный в ножны, что за спиной. Звякнуло, кончики пальцев пощупали высоту рукояти. Как по мне ковали, хватать можно не глядя, на одних рефлексах...

– Все, – сказал я и захохотал, больно обескураженное лицо у молодого мага. – Ты думал, останусь здесь ночевать?

Он поспешно опустил голову, но в глазах промелькнуло нечто, от чего мою толстую кожу осыпало как колючим снегом. Похоже, здесь все ожидали, что останусь не только на ночь.

На ночлег меня устроили в сторожевой башне, на то и варвар. Не успел я задремать, как за дверью послышался шорох. Распахнул, едва успел отшатнуться от летящего прямо в лицо огромного черного кома. По ноге словно задели толстым ковром,

– Да закрой же двери!

Они смотрели на меня, оба запыхавшиеся, но довольные. Волк высунул язык, загнув его трубочкой, ворон попрыгал на ложе, с натугой взлетел на потолочную балку.

– Завтра, – ответил я на немой вопрос. – Завтра утром выступаем. А чего вы не хотите ночевать здесь?

– Это ж не корчма, – рыкнул волк. – Здесь все с детства знают, что можно, а что нельзя.

– А в корчме? – спросил я, чувствуя, что ответы зверей с чем-то перекликаются с моими смутными ощущениями.

– Ну, корчма... – протянул волк.

– Корчма... это... – начал ворон, потоптался на балке, зачем-то начал спешно чистить клюв, – Ну... то ж корчма!

Волк улегся у порога, ворон задремал на балке, но когда ночью я проснулся от некого смутного беспокойства, пусто было как у порога, так и наверху, под сводом.

Мучимый тревожными предчувствиями, я опорожнил мочевой пузырь прямо из высокого окна и, чувствуя некоторое облегчение, снова рухнул на деревянный топчан.

Когда солнце защекотало ноздри, я, не открывая глаз, громко чихнул, а в ответ услышал в два голоса:

– На здоровье!

–... тебе в нос!

Волк лежал у порога, словно никуда не исчезал, сытый и довольный, длинным языком подхватывал красные капли на морде. Или мне почудилось, у него просто язык такой красный.

Ворон наклонился с балки и с беспокойством рассматривал меня то одним глазом, то другим.

– Развлекались? – пробурчал я. – Хоть город не спалили? Если что, скажу, что я вас вообще не знаю.

– Предатель, – каркнул ворон. – А где же мужская дружба?

– Это от зависти, – прорычал волк лениво. – Что без него тешились. Вставай, мой лорд. Если что и попортили, то тебе что? Не наш город, не наши люди, а чужое – да гори оно все!.. Во дворе уже седлают твоего коня. Хороший конь. Молодой, сильный, здоровый, вкусный...

Я вскочил, чувствуя сильное тело, предостерег:

– Но-но! Ты должен беречь коня, как... не знаю кого. Если с ним что, на тебе поеду.

Из окна падал широкий солнечный луч. Волк поднялся, солнечные зайчики запрыгали на белых зубах, глаза блеснули желтым как расплавленное золото. Когда сквозняк донес в мою сторону его запах, запах погулявшего в ночи по городу зверя, я понял, почему даже единорог обычно вздрагивал и скалил зубы, огромные и крепкие, способные дробить берцовые кости.

Во двое пестро одетые слуги с трудом удерживали под уздцы неспокойного черного жеребца. Под солнцем он выглядел еще выше, массивнее, тугие мышцы перекатывались под блестящей кожей, а толстые жилы вздувались с готовности разметать этих жалких людишек и умчаться на волю.

Из башни магов вышел бледный как вампир Куцелий. Болезненно щурился, даже прикрывал лицо от солнца обеими руками, словно от лучей останутся широкие незаживающие раны. Разглядев меня, пошел через двор неверными шагами:

– Приветствую, герой! Готов?

– Готов, – буркнул я.

– Совсем готов?

– Да понял я твои намеки, понял...

Солнце блестело и на моих плечах, таких же крутых и блестящих как конский круп. Свернутое в трубочку одеяло уместилось в петле за седлом, солнце и свежий воздух ласково щекотали мою кожу, а спину терли жесткие как фанера перья ворона. Он дремал на седельном мешке, то и дело либо тычась в спину пеликаньим клювом, либо царапая крылом.

Широкая перевязь не терла кожу, хотя из-за плеча хищно смотрела рукоять тяжелого меча. На седельном крюке справа лук, слева – колчан с длинными оперенными стрелами.

В окне башни появилось бледное лицо, и я, еще не разобрав кто смотрит, охотно вскинул мускулистую длань и красиво помахал, сам любуясь вздутыми мышцами плеча, предплечья, а когда слегка напряг, то вздулись буграми даже пласты правой половины груди, задвигались косые мышцы спины, сбоку оттопырился пласт мышц, словно крыло летучей мыши.