Карина Демина - Внучка берендеева. Второй семестр

— Что здесь происходит?! — ледяной голос Люцианы Береславовны заставил Еську вскочить.

— А и вправду, что здесь происходит?! — он спешно одернул черную рубаху, и платок, на левое ухо съехавший, снял.

Люциана Береславовна смерила Еську ледяным взглядом.

— Что он здесь делает?

А спросила отчегой-то у меня.

— Гулял я, — Еська потупился и носочком землю сковырнул. — Вот, знаете, не спалось… мучит душу… неизведанное.

И в глаза глядит.

— Может, любовь, а может, газы… пироги ныне с капустой были. Вкусные — страсть. Вот и не устоял я… ныне же пучить стало…

— Прекратите!

— Так вот, гуляю, значит. Дышу воздухом свежим… ну как свежим, сами понимаете, капуста — это серьезно.

Люциана Береславовна прямо заледенела.

— И выхожу, значит, к саду, — Еська глядел под ноги и мял платок. — Оно, конечно, далековато, да задумался… и ночь хорошая. Звезды. Тишина… и тут, слышу, кричат… я и ринулся на помощь. Я ж благородный человек…

— Хватит! — оборвала Люциана Береславовна, поднимая воротник шубы. — Идите за мной.

— Куда?

— Какая разница?! — в ледяном голосе ее проскользнули нервические ноты.

— Не скажите… при всем моем глобальном к вам уважении, а оно велико, что царство Росское, — Еська платок на голову натянул. — Но вот просто так взять и пойти… куда-нибудь… а вдруг вы меня обманом и властью своей завлечете?

— Куда?!

— В тихое темное место. И там станете глумиться…

Я прижала ладони к щекам. Да что он говорит! Как такая блажь дикая вовсе ему в голову пришла! Люциана Береславовна рот открыла.

И закрыла, не ведая, верно, что ответить.

— Я юноша молодой. Неискушенный…

…выгонят.

…или на конюшни отправят, да не на пару седмиц, а до конца учебы, если не дальше.

— …вы женщина видная… что с моей репутацией станется? Будут говорить…

— Молчать!

— Молчу, — Еська потупился. — Я понимаю… вам непросто… в ваши-то годы… вы не обижайтесь, Люциана Береславовна…

…до конюшен он не доживет.

…она его прямо тут схоронит. А я скажу, что так и было.

— …вы женщина, несомненно, красивая. Видная. Но все ж я предпочел бы кого помоложе… своего возраста, так сказать…

Она щелкнула пальцами, и Еська замер, вытянулся, а глаза остекленели. Люциана Береславовна хлопнула в ладоши.

— Не знаю, что он задумал, — она обращалась ко мне, — но, надеюсь, вы понимаете, что данная выходка не может остаться без последствий?

Понимаю.

Ничего не понимаю.

Глава 17. О разговорах подслушанных

— Ой, Люциана, ты как всегда преувеличиваешь, — по-девичьи звонкий голосок Марьяны Ивановны доносился из-за двери.

Дверь была приоткрыта, и будь я посмелей, сумела б заглянуть в щелочку. Однако вид обездвиженного Еськи, коего попросту к стеночке прислонили да велели приглядывать, чтоб не громыхнулся, всякое любопытствие на корню изводил.

Не убила, и все ладно…

Отживет.

Наверное.

Ныне Еська был бел, что статуя, да статуей и гляделся, разве что в человеческие одежи для потехи ряженною. На него вон и муха сонная весенняя села, поползла по лбу.

— Мальчик, конечно, несколько… невоспитан…

— Недопорот.

— Из того, что я слышала, пороли его знатно, да не всякую дурь розгою вывести можно, — миролюбиво заметила Марьяна Ивановна. — Присядь. Успокойся… не думаю, что имеет смысл дергать Фрола. Он и так которую ночь не спит.

— Неужели?

Нынешняя беседа не для моих ушей предназначалася, но я ж не нарочно. Кто виноватый, что двери тут такие? Не закрываются плотне? И коль не хотели, чтоб слухали их, могли б пологу поставить.

— Со всеми этими событиями… Мишенька во дворце днюет и ночует…

Что-то звякнуло.

— Чайку испробуешь? Или побоишься из моих рук брать?

— Не побоюсь.

— А зря, — Марьяна Ивановна засмеялась, и смех ее был, что старого ведра дребезжание, когда оно, на оглоблю зацепленное, по телеге стучит. Звонко навроде, а неприятственно. — Мы ж обе знаем, на что способные… но не бледней. Ночь-то сегодня особенная. Сестра сестре не навредит. Я чту Божинины заветы. И ты, думаю… присядь вот. Что делать станешь?

— На конюшни отправлю.

— Я не про мальчишку…

Еськин левый глаз дернулся. И муха поспешно поднялась со лба, сделала круг над головой и вновь села на самый кончик носу.

Еська на нее покосился.

А я не шелохнулась.

Сам виноватый. Пущай терпит. Небось, вред от мухи невелик. А что нос зудит, так то ему заместо конюшен.

— Хотя конюшни пусть будут… для порядку… тебе с медом или с вареньем? Пробуй. Из черной смородины. Я к ней немного брусники добавляю. И каплю меду, но исключительно липового. Тогда ароматно выходит…

— Что во дворце?

— А то ты не знаешь…

— Не знаю. Я там нежеланная гостья… все плохо, да?

— Нехорошо…

Я слышала, как полилась водица, небось, разливала Марьяна Ивановна чай. Скрипнул стул. Зашелестело.

— Может, и не дотянет до лета… Мишенька старается, конечно… не один он старается. Ты ему скажи, если меня не слушает. Нечего там делать, найдется кому присмотреть… все боится, что без него отойдет… а оно бы и к лучшему.

— Не сейчас.

Еськин другой глаз дернулся. Ресницы дрогнули. И муха спешно сползла с носа на губу верхнюю. Замерла, подняла слюдяные крыльца, потерла…

— Надо, чтобы он до лета дотянул…

— Не уверена, не уверена… — Марьяна Ивановна вздохнула. — Собаке собачья…

— Тише…

— Можно подумать, тебе есть за что его любить.

Муха самозабвенно чистила крыльца, а Еська только и способен был, что глаза пучить.

— Не за что, — нехотя признала Люциана Береславовна. — Но эти разговоры… что с Фролом.

— Еще волнуешься? А я уж думала, что разошлись ваши дороженьки… разбежались…

— Благодаря вам, Марьяна Ивановна.

— Не без того, — смешок заставил муху переползти на Еськину щеку.

— И вам не совестно?

— А тебе, моя дорогая, не совестно было парню голову дурить? Сколько лет он за тобою бегал собачонкою. Ты ж все ответу не давала, морочила… мол, вот еще годик… стану магичкою…

— И стала бы… стала ведь!

— Стала. Оно сразу понятно было, что станешь… только в тот год, помнится, ты не только Фролу надежду дала.

Муха медленно поползла вверх по щеке, добралась до глаза.

Тут-то я и отогнала.

Ползать — пусть ползает, но в глаза гадить неможно. А то еще черви опосля заведутся.

— Что, здраво перспективы оценила? Поняла, что не выйдет из тебя великой… так, средненькая… умненькая, умелая, но силой обделенная? И сколь ни бейся, а выше головы не прыгнешь.