Сталь от крови пьяна (СИ) - Александрова Виктория Владимировна

Вильхельм замер, и Хельмуту пришлось жестом остановить отряд.

Вильхельм осторожно снял шлем, тряхнул головой, сбрасывая капюшон-подшлемник, и его смоляные волосы разметались по блестящей стали кирасы. Хельмут приподнял забрало, не решаясь снимать собственный шлем — инстинкт самосохранения ещё никуда не делся. Он осторожно приблизился к Остхену и увидел, что тот зажмурился, словно спасаясь от слишком яркого света. Хотел, видимо, протереть глаза рукой, но вовремя очнулся и вспомнил, что на нём были латные перчатки. Тогда Вильхельм просто покачал головой и резко распахнул веки.

— Ох, что-то я… — тихо проговорил он и пошатнулся.

Очередная стрела просвистела в паре сантиметров над их головами — Хельмут чудом успел вовремя пригнуться. Только он выпрямился и опустил щит, как буквально кожей почувствовал острое приближение смерти и свист в ушах…

Но Вильхельм пошатнулся снова.

Он сбил бы Хельмута с ног, если бы не впившаяся в его шею стрела. Хельмут слышал, с каким мерзким хлюпающим звуком она вошла, как Вильхельм захрипел и как забулькала кровь в его рту… Хельмут неосознанно бросился к нему и, несмотря на тяжесть доспехов, смог подхватить и осторожно уложить на жухлую весеннюю траву, будто это могло бы как-то его спасти. Стрела застряла в правой части шеи, изо рта Вильхельма вытекали кровавые, смешанные со слюной пузырящиеся ручейки. Он дико хрипел, округлив глаза, но потом вдруг его ресницы задрожали и веки начали неумолимо тяжелеть.

Хельмут дрожал.

Вильхельм умирал не из-за яда, а из-за шальной стрелы, случайно долетевшей сюда и предназначавшейся Хельмуту. Если бы Вильхельм не пошатнулся и не оказался прямо на её пути, невольно закрыв Хельмута собой… Если бы не яд, из-за которого у него, видимо, закружилась голова… Всё-таки яд тоже был причиной смерти, хоть и не прямой.

И Хельмут даже не ощутил облегчения от того, что в итоге Вильхельма убила стрела. Ему не было приятно думать, что он сам сейчас избежал неминуемой смерти или тяжёлого ранения. И он вовсе не был рад тому, что весь его план сработал без сучка без задоринки, словно ему помогали какие-то высшие силы…

— Скажи… скажи ей… — прохрипел Вильхельм, выхаркивая целый фонтан крови, которая залила его идеально вычищенную кирасу из светло-серой стали. — Я её… люб…

Он не успел договорить.

Зато Хельмут вовремя успел очнуться. Он поднялся, оставив мёртвого друга на земле, оглядел стоявших позади солдат и редкие, но весьма раскидистые сосны, которые тоже, будто воины, дополняли их ровный строй… Потом посмотрел на замок — наверняка с юго-восточной части стены на его отряд уже открывался прекрасный обзор. Поэтому стоит поторопиться.

— Так, вы… — кивнул он на ближайших двух солдат. Прикинул и добавил: — Ну и ты тоже. Возьмите тело его светлости и отнесите в лагерь. — Приказы сами собой слетали с его языка, по привычке, инстинктивно. — Дайте сигнал к атаке — и за мной.

Воины, кажется, растерялись. Особенно те, что принадлежали Вильхельму, — они всегда слушались лишь его, а приказы других дворян для них были чужды и непривычны. Но выбора у них не осталось: их хозяин погиб, и им придётся подчиняться барону Штольцу.

Благодаря подоспевшей основной части их отряд сильно растянулся в длину, но при нападении они планировали перестроиться и рассредоточиться по ширине ворот и стены. Хельмут отдал команду и в глубине души испугался, что её не исполнят. Впрочем, он привык, что его приказы исполняли всегда, поэтому не собирался терпеть неповиновения. Наверное, эта, с одной стороны, внезапная, а с другой, столь ожидаемая смерть Вильхельма чуть выбила его из колеи и лишила хвалёной уверенности в себе… Нужно поскорее взять себя в руки.

Когда строй таки начал менять свою форму, Хельмут с облегчением выдохнул.

И снова повёл солдат в бой.

Даже издалека было видно, что лучников на стенах стало больше — они напоминали живой частокол. Поэтому Хельмут велел поднять щиты и прикрылся сам.

Что ж, это сражение будет определённо не из лёгких.

Враг, видимо, уже обнаружил, что тысячи солдат, которые должны были перейти на их сторону, внезапно бросились в бой, готовые взгромождать огромные осадные лестницы на стены, а из-за деревьев полетели пущенные катапультами камни.

Ворота довольно быстро пробили тараном, несмотря на ожесточённое сопротивление со стен: стрелы посыпались градом, и порою даже щиты и доспехи не спасали.

Хельмут видел, как падали замертво пронзённые стрелами солдаты и рыцари, как наконечники, вспарывая стёганки и пробивая кольчуги, проникая в просветы между латами и «волчьими рёбрами» на шлемах, пронзали людскую плоть… Это всё вызывало адскую дрожь, от которой, казалось, звенели и бряцали друг о друга части доспеха, но вокруг стоял такой грохот и шум, что вряд ли это слышали остальные. Да и чужие доспехи тоже бряцали, скрежетали и звенели, вместе с криками, грохотом тарана о ворота, треском дерева, создавая безумную, яростную, дикую песнь смерти и ненависти. И тот звук, с которым стрела вонзилась в шею Вильхельма… Этот звук стал особым мотивом адской песни, Хельмуту казалось, что он усилился стократно, давя на уши и разум.

Когда ворота пробили, фарелльцы тут же высыпали наружу, пытаясь оттеснить нападавших обратно к лесу и не позволить им прорваться в замок. Хельмут отбивался, скрипя зубами, и вспыхнувшая в груди ярость заставила его на время забыть о том ужасе и той пустоте, что сковали душу после смерти Вильхельма. Он надеялся проникнуть в этот вход как можно быстрее, но столь яростная оборона фарелльцев рушила все планы. Они знали, что Вильхельма здесь нет и что на их сторону переходить никто не будет, а потому сражались, как стая бешеных собак. Хельмут отбивал удары, принимал клинки на щит, кажется, вообще не дыша.

В гуще боя он столкнулся с одним из фарелльских рыцарей — на нём был старомодный топхельм, кольчуга, в руках — алебарда. Лезвие с ярким звоном задело наплечник Хельмута, он чуть отпрянул, затем, прикрывшись щитом, стремительно рубанул врага по ногам, выпрямился и нанёс удар по руке.

Следующим оказался мечник, тоже со щитом, причём даже больше, чем у Хельмута. Это его разозлило, он бросился на врага, стараясь как-то обойти этот щит и ударить по незащищённому месту. Но воин отлично прикрывался, а к ногам, до которых щит не доходил, Хельмута не подпускал, выставляя клинок. Сталь звенела, мечи, сталкиваясь, выбивали искры и глухо стучали по щитам, сколупывая краску. И доспех у противника тоже был хороший, но Хельмут уже нашёл пару брешей, в которые то и дело прицеливался. Однако пока все его удары оказались отбиты.

Внезапно и совершенно неожиданно противник ранил его в ногу — Хельмут даже не успел среагировать, когда воин внезапно пригнулся, прикрыв голову щитом, и нанёс рубящий удар по икре. Клинок задел незащищённую часть сзади и противно скрежетнул по поножу. Нога загорелась болью, Хельмут сжал зубы, пытаясь не заорать — не столько от боли, сколько от злости, — и бросился на врага, в сотни раз яростнее нанося удары и ухитряясь при этом уворачиваться от его выпадов. Ярость заставила его забыть о боли и всякой жалости.

Хельмут рубанул врага по плечу — один раз клинок столкнулся с доспехом, но на второй раз попал в просвет между наплечником и налокотником, и тусклая сталь с многочисленными вмятинами тут же оказалась окрашена алым. Из-за ранения противник опустил щит, и Хельмут без труда нанёс удар — лезвие меча удачно столкнулось с шеей, защищённой одним лишь воротником поддоспешника. Он почувствовал, как легко, почти без усилий меч пробил кожу и прорубил плоть. Прямо как ложка в густую кашу.

В щит со звоном вонзилась стрела, и Хельмут выругался.

Поначалу фарелльцы и правда теснили драффарийцев назад, к лесу, прочь от замка, но со временем ситуация начала меняться, и враг потихоньку отступал. Правда, в замке им уже не спрятаться — ворота разбиты, прикрываться нечем. Хельмут велел усилить натиск, подавая пример: одного из попавших под горячую руку противников он уложил точным ударом в бедро — клинок прошёл между низом кольчуги и набедренником, — другому отсёк сжимавшую фальшион кисть, третий оказался оглушён ударом щита по голове и рухнул под сабатоны и кованые сапоги драффарийской армии.