Татьяна Умнова - Вампиры замка Карди

Аарон целые дни пропадал в больнице. Возвращался измученный и молчаливый. У него совсем не было лекарств. Люди умирали десятками. Он ничем не мог облегчить их страдания! Он, врач! А возвращаясь — он видел страдания своей семьи.

Эстер работала на каком-то заводе и потому могла выходить за пределы территории гетто. Несмотря на то, что колонну евреев на завод и обратно препровождали охранники с собаками, Эстер умудрялась «вести коммерцию» и как-то где-то добывать кое-какие продукты.

Мордехай дни и ночи просиживал с другими пожилыми религиозными мужчинами у раввина. Они молились или вели нескончаемые разговоры о воле Божьей и о том, как следует ее принимать праведному иудею.

Голда крутилась по хозяйству. Хотя хозяйства-то никакого у нее не было! Но она помогала приготовить приносимые Эстер продукты, чтобы сделать их если не вкусными, то хотя бы съедобными. А в свободное время навещала знакомых, ухаживала за больными, за осиротевшими детьми. Проводить дни в бездеятельности она не могла. От отчаяния ее спасала только работа.

А Лизелотта лежала в постели, прижимая к себе Михеля. С каждым днем у нее оставалось все меньше сил. И ей все больше хотелось умереть. Заснуть — и не проснуться. Надо сказать, спала она все больше. И даже часы бодрствования проводила в какой-то полудреме.

Возможно, она действительно умерла бы через несколько недель, если бы в один из вечеров Аарон не вернулся домой раньше обычного… Сразу после возвращения Эстер. Родителей еще не было: Голда ушла посидеть со своей умирающей от чахотки подругой, Мордехай молился.

Аарон выглядел возбужденным. В первый миг Лизелотта даже приняла это возбуждение за веселость. Обычно он был бледен, глаза — тусклые, движения замедленные. Сейчас глаза его горели, на щеках выступили розовые пятна. Он заметался по комнате, бессмысленно перекладывая вещи с места на место. Лизелотта следила за ним с тупым недоумением, прижимая к себе спящего Михеля. А Эстер, кажется, сразу поняла… И задала только один вопрос, показавшийся бессмысленным Лизелотте — но сразу понятый Аароном:

— Что?!!

— Подписан приказ о ликвидации гетто.

Он сказал это так просто, что Лизелотта не сразу поняла страшный смысл его слов.

И сразу перестал метаться.

Сел к столу.

Эстер подошла и села рядом.

— Когда? — спросила Эстер.

— Послезавтра.

— Сведения верные?

— Вернее некуда. Вот, я принес… Для папы с мамой. А нам не хватит, — Аарон показал два крохотных флакончика с бурым порошком.

Эстер судорожно сглотнула.

— Я не хочу, чтобы они пережили и это в свой последний час, — твердо сказал Аарон. — Я представляю, как все будет происходить, Эстер. А так — они заснут и не проснутся. Надо будет разбавить в теплой воде.

— Аарон, это грех.

— Тебе ли говорить о грехе? — усмехнулся Аарон. — И потом, убить кого-то — меньший грех, чем убить себя. Мы с тобой возьмем этот грех на себя. Или — я один. Папа и мама ничего не должны знать. Особенно папа. Пусть просто примут, как лекарство.

— Но, может быть, нам удастся как-то…

— Нет. Они убьют всех стариков, детей и больных. Тех, кто молод и еще может работать, отправят в лагерь. Но это — хуже смерти, Эстер! Если бы хватило для всех нас — я бы принес для всех.

Эстер расширившимися от ужаса глазами посмотрела на спящего Михеля.

Лизелотта ждала, что Эстер закатит истерику — с визгом, рыданиями, топаньем ногами и швырянием всевозможных предметов, — как правило, небьющихся: несмотря на вспыльчивый характер, Эстер была экономна. Она обычно именно шумной истерикой реагировала на жизненные потрясения. Но сейчас Эстер оставалась внешне спокойна.

— Дадим маме и Михелю, — сказала Эстер. — Папа все-таки мужчина. Он с его верой сумеет все принять так, как следует. Со смирением. Он не испугается. Особенно — если мамы уже не будет. Вряд ли ведь они сочтут Михеля достаточно крепким, чтобы работать в лагере. Не хочу, чтобы он видел, как будут убивать.

Аарон взял сестру за руки.

— Эстер, я надеюсь… Если Лизелотта пойдет к коменданту и попросит связаться с ее дедом, скажет, что признала свои ошибки, что готова развестись и покаяться во всем… Возможно, они отпустят ее с Михелем! Не захотят связываться с Гисслером. Он — знаменитость. У него влияние в самых высоких кругах! А он — не такой же он зверь, чтобы позволить убить ее и своего внука! Тем более, теперь, когда она раскаялась и согласна на все.

— Ох, Аарон! Не поверят они в раскаяние теперь, когда известно о ликвидации!

— О ликвидации известно единицам среди нас. А они думают, что и вовсе никому. И не имеет значения, поверят они ей или нет. Они не захотят просто так убить немку, внучку знаменитого Гисслера. По крайней мере, я надеюсь, что они свяжутся с ним, а он, со своей стороны, сделает все…

Эстер и Аарон говорили так, словно Лизелотты вовсе не было в комнате! О ней — как об отсутствующей. Хотя, по сути дела, она была почти что отсутствующей. И она молчала — не вмешивалась в разговор, пока Аарон не обратился к ней:

— Лоттхен, ты должна встать сейчас, переодеться, расчесать волосы и пойти к коменданту. Завтра может быть поздно. У них будет слишком много дел, нужен день для подготовки. Да и твоему деду понадобится какое-то время чтобы добиться твоего освобождения.

— Я не хочу идти к коменданту. Я не хочу возвращаться к деду. Я не хочу жить без тебя, — пролепетала Лизелотта, послушно поднимаясь с постели.

От долгого бездействия ноги и руки не слушались ее, а голова кружилась.

— Оденься прилично — никаких платков сверху не накручивай. Ты должна выглядеть аккуратной немкой, — спокойно сказал Аарон, игнорируя ее слова.

— Я сейчас согрею воды, подожди. Помогу тебе вымыться, — вскочила Эстер.

— Эстер, у нас дров только на три дня! И неизвестно, где будем доставать потом. Мы не можем тратить на воду! — запротестовала Лизелотта.

— Нам не нужны дрова на три дня, Лоттхен, — тихо ответил Аарон. — Послезавтра мы умрем. Ты должна сейчас приложить все силы, чтобы спасти Михеля. Ты сможешь спасти его, только если спасешься сама. Без тебя он никому не нужен. Ты — немка. Хоть и осквернившая себя. Но ты можешь раскаяться и очиститься. Он — наполовину еврей. По крайней мере, все считают, что он еврей только наполовину… Ради тебя твой дед его примет. Но без тебя Мойше не нужен даже ему.

Эстер расчесала волосы Лизелотты, заплела их в косы и уложила корзиночкой на затылке. Затем стащила с нее одежду и долго, сильно терла губкой, время от времени окуная губку в горячую воду. Постепенно Лизелотта согрелась, онемение в теле прошло, и даже в голове прояснилось, хотя не до конца — она все еще ощущала себя отупевшей. Потом Эстер помогла ей одеться — непонятно как сохранившиеся тонкие чулки, блузка, костюм, пальто, шарфик, берет — Лизелотта уже давно так не одевалась так цивилизованно. На этом пальто даже не было нашито шестиконечной желтой звезды, которую обязаны были носить все обитатели гетто — и Лизелотта вместе с ними. Это пальто было слишком нарядное и Голда решила не портить его звездой. В гетто одежда служила лишь изначальной своей функции — защите от холода. Лизелотта старалась натянуть на себя побольше слоев одежды, лишь бы было тепло. В этой приличной одежде ей было холодно. И как-то некомфортно. Но ни Аарон, ни Эстер даже слушать не желали ее жалоб! Аарон снова повторил ей все, что она должна сказать в комендатуре. Затем заставил и ее повторить — слово в слово, как заученный урок.