Наталья Метелева - Добровольная жертва

В дверь что-то бухнуло. Ну, теперь точно ужин! Если там опять этот желтогривый оборотень, я сама его съем! Я хрипло простонала разрешение войти. Но никто не вошел. Я вознегодовала. Такой зверский голод давно меня не терзал. Последний раз эти адские муки я испытывала… да, перед обедом.

– Пелли! Входи! Или ты опять перемигиваешься с прохожими девушками, пока я тут худею?! Вот предскажу тебе невесту, тощую как…

Я осеклась. Дверь заскрипела и впустила… Дункана. С подносом. Пронзительно-синий взгляд был еще более надменным, на корню подрезающим всякие хихиканья.

– Ставьте сюда, – величественно показала я на скамью рядом с ложем.

Дункан водрузил на сиденье самого себя вместе с подносом, взял ложку, зачерпнул жидкую кашицу и поднес к моим губам.

– Что вы себе позволяете?!

– Кормлю заболевшую по моей вине.

– Оставьте это. Я сама. Рук вы мне, к счастью, не успели сломать. А куда вы дели Пелли? Может, тут сверху плавает жир ехидного мальчика, снятый с живого экземпляра?

Продолжая держать ложку у кончика моего носа, новоявленный кормилец терпеливо объяснил, что мальчик испугался услышать пророчество пусть даже не настоящей уже пифии и препоручил торжественное внесение подноса ему, Дункану, который случайно оказался рядом. А почему случился случай? Да потому, что мастер Альерг просил его, Дункана, никого не пускать к пострадавшей. Не имел ли в виду мастер в первую очередь не пускать самого магистра? О, разумеется, была такая договоренность, но безукоснительное ее соблюдение означало бы мучительную голодную смерть благородной девы, так как бесстрашный Пелли решительно и поспешно удалился, и ему, Дункану, пришлось ввиду обстоятельств брать на себя ответственность за сие незначительное нарушение слова, ибо он отступил от буквы, но не духа договора…

– Вы способны говорить правду, магистр? Что вам от меня угодно? Вас не смущает, что Альерг сейчас вспомнит о договоре?

– Мастер, конечно, вспомнит, но не сейчас. Он. м-м-м… неожиданно оказался очень-очень занят.

– Выгоняет из девичьих спален нескромного Лэппа?

– Не только. Но и это тоже. Значит, Лэпп опередил меня с визитом?

– Он приходил поужинать, – напомнила я, скосив глаз на манящие ароматами блюда.

– О да, – спохватился кормилец, – ешьте. Приятного аппетита.

Медлить долее было выше моих сил: кроме невзрачной кашицы, на подносе дымилось румяное ребрышко упитанного барашка, обрамленное печеными яблоками. Повар отвалил мне также огромную порцию взбитых сливок и кисть винограда. Забрав поднос у нахального благодетеля, я попросту забыла о последнем. Дункан деликатно погрузился в чтение «Свода аномалий».

– Нашли что-нибудь интересное? Как обезвредить пифию, например? – полюбопытствовала я, когда поднос первозданно опустел, а мне изрядно полегчало и приятно потяжелело одновременно. Виноградную кисть из-за малой вместимости девичьего желудка пришлось оставить на закуску к будущему чтению.

– Да, – сказал Дункан, поднимаясь. Он смотрел на меня почти сурово.

– Вернемся к другому вопросу, – миролюбиво предложила я, слегка оробев пол его пристальным волчьим взглядом. Мелькнула мысль, что откормленная жертва, наверное, волкам предпочтительней. – Что вам от меня нужно? Надеюсь, не пророчество?

– У вас находится моя вещь. Верните мне ее.

– У меня?! Это вы о чем?

– О книге, которую вам передал мастер Альерг.

– Но это не ваша вещь! Вы ее украли из кабинета…

– Могу доказать свои права. Еще ранее она была унесена из библиотеки нашего магистрата. Возможно, случайно. Дайте мне ее.

– Только в присутствии мастера!

Удивительно, откуда у меня столько решимости, когда и пошевелиться невозможно от боли? Он же раздавит букашку одним пальцем!

– Я возьму сам.

– Попробуйте!

– Радона, я не хочу, чтобы вы пострадали! Не препятствуйте мне! Я должен!

Он в очередной раз совершенно преобразился и был страшен. Нос хищно заострился, глаза опустели, зрачки почти исчезли, превратившись в невидимые точки, радужка поблекла и заледенела, замерцав стеклянным блеском. И в этих стеклах плясал белесый туман, прорываемый иссиня-черными сполохами. Меня затрясло. Но не от страха перед нападением. Не от дыхания смерти, ожегшего лицо. Я предчувствовала ужас надвигающегося видения и не хотела его, не хотела входить в белесую скользкую жуть, кула меня затягивало, засасывало, как в трясину. Я не хотела ему подчиниться. Не могла. Не должна была.

И я нашла исчезающую, поглощенную туманом игольчатую точку зрачка и отчаянно скользнула туда, в единородную для всех глубь. В свое я. И отразилась. И, скользнув сквозь, разбила отражение, поскольку это была не я. И следующее, и следущее, и еще, и еще, мощь несущего меня потока нарастала, пока не взорвалась солнечным шаром…

…и я нашла себя, оказалась собой под деревом на каменистой площадке, сидящей с ободранными коленками и грубыми мальчишескими руками, торопливо стирающими только что пролитые на новенький книжный переплет чернила.

Раздались мягкие шаги.

– Не старайся, Дук. Это уже не смоешь. И последнюю страницу испортил напрасно. Она была предназначена для записи новых рецептур, а не для твоего генеалогического древа, пусть даже столь знаменитого. Красивая была книга. Теперь некрасивая, но особенная.

– Простите, учитель, я сделаю ей новый переплет, если позволите, – обещала я охрипшим, дрожащим от стыда голоском, не поднимая глаз на собеседника.

Я шепнула голоску: «А что в этой книге особенного?» Голосок повторил:

– А что в этой книге особенного?

– Кроме банальных рецептов, здесь твоя человечность, Дук. Не вздумай менять переплет. Теперь книга будет носить напоминание о раскаянии. Чисто человеческое чувство. Когда-нибудь ты не сможешь исполнить долг из-за слишком сильного человеческого чувства, с которым не сумеешь справиться сам, и эта книга поможет тебе. Она напомнит о долге и раскаянии. И ты уничтожишь в себе последнее человеческое. Посмотри мне в глаза. Ты должен это сделать. Должен уничтожить.

Я шепнула голоску: «Я не должен это делать! Я ее спасу!», подумала: «Хорошо, учитель», и услышала:

– Хорошо, учитель.

– Дункан!!! И тот, кто в тебе! Смотри мне в глаза!

Но я еще ниже опустила голову, не успев удивиться тому, как быстро обнаружено мое присутствие, и крепкой загорелой рукой пятилетнего мальчишки вырвала из книги последний листок с тщательно нарисованным деревом. Вкусом оплеухи от наставника я не стала долго наслаждаться, и, потирая звенящее ухо, выскользнула к самой себе иной, иному…