Шимун Врочек - Рим. Книга 1. Последний Легат

– Спасибо, префект, – усмехаюсь я.

– Рад, что мы познакомились, – говорит Метеллий.

Я протягиваю руку, и мы пожимаем друг другу запястья. Его пожатие твердое, рука сильная, с бронзовым браслетом за храбрость – прохлада металла.

– Взаимно, – говорю я.

Метеллий кивает и уходит, слегка растерянный. Я вижу, как захлопывается клапан палатки, возвращаюсь к столу. Долго смотрю на язычок пламени. Надо загадать – если не погаснет, все будет хорошо. Если погаснет…

Потом резко провожу ладонью над свечой. Язычок свечи дергается, пламя рвется… гаснет на мгновение (у меня замирает в животе)… снова разгорается. Треск горящей свечи. Запах паленого воска.

– Вот я и легат, – говорю я. Луций, Луций. Что бы ты мне сказал сейчас? – Слышишь, брат?

Мой мертвый старший брат. Мой умный старший брат.

Пламя свечи вдруг рвется под порывом ветра. Проклятье! Я едва успеваю подхватить опрокидывающуюся чашу с вином…

Все это – ерунда, думаю я упрямо, глядя на горящую точку на конце фитилька. Она медленно тускнеет. Все будет хорошо. Я сжимаю в пальцах серебряную чашу и думаю: все будет…

Фитилек гаснет. В палатке – темнота. Я только слышу, как ветер рвет натянутую парусину палаток.

Все будет хорошо, даже если все против меня.

Я не знаю, что происходит в душе префекта лагеря Эггина. До моего здесь появления он был фактически командиром легиона, верховным жрецом Гения легиона, судьей и повелителем шести тысяч «мулов». Сейчас он смотрит из полумрака палатки на меня, и глаза его слегка поблескивают.

– Прогуляемся, префект? – говорю я.

Эггин смотрит на меня, явно ожидая подвоха.

– Легат? – говорит он своим глухим, плебейским насквозь голосом. Ему не ставили дикцию, не ставили правильного ораторского дыхания, никто не занимался исправлением вульгарного акцента…

Но уверен, что, когда необходимо, префект орет так, что легко перекрывает вопли атакующей центурии. «Бар-ра-а-а!»

«Интересно, – думаю я, – берет ли префект лагеря подарки от легионеров?» Меня передергивает. Я слышал, в некоторых легионах это в порядке вещей. Узаконенная взятка.

«Твоего брата подозревали в том, что он брал взятки у варваров». Август.

Я сжимаю зубы и встаю.

– Я хочу осмотреть лагерь, префект. Если, конечно, вы не против?

Эггин думает пару мгновений и кивает. Значит, в своем лагере он уверен – уже хорошо.

– Прошу за мной, – говорит он глухо, с отчетливым варварским акцентом. Интересно, сколько лет префект не был в Италии? Лет двадцать?

Клапан палатки распахивается, мы выходим во всепоглощающий дневной свет, словно тонем в нем. Проклятье. Я моргаю, щурюсь, на глазах выступают слезы. Солнце.

Часовые вытягиваются по струнке, салютуют нам. Эггин кивает. Я киваю.

Идем.

Ряды палаток – как серые ромбы. Символ упорядоченности. Лагерь, легион, люди – все пронизано идеей порядка насквозь, нанизано на эту идею, как на железную спицу.

При нашем с Эггином появлении солдаты встают по стойке «смирно».

«Легат… легат… легат…» – звучит, бьется, наплывает звуковая волна над лагерем. К моменту, когда мы доходим по главной улице лагеря (виа претория) до главных ворот, о нашей «прогулке» уже знает весь легион.

Я киваю знакомому тессерарию (кривые ноги) и легко взбегаю на дорожку, она идет по валу вдоль частокола по всему периметру лагеря. За время, что легион провел здесь, в летнем лагере, – а это пара месяцев как минимум, – в придачу к обычному частоколу легионеры выстроили сторожевые башенки. На них замерли

часовые.

Эггин следует за мной.

Дорожка вдоль частокола вытоптана сотнями ног. Она твердая и удобно ложится под мои мягкие сапоги.

Эггин топает своими подкованными гвоздями калигами. Молодец префект. Не забывает, что сам когда-то был простым «мулом». А для «мула» главное – это ноги.

Мы идем по валу. Во рву по другую сторону частокола масляно блестит застоявшаяся вода. Ее немного.

Вал и частокол лагеря – священное место, как и главная площадь. За попытку пересечь вал легионера будут сечь кнутом, а в военное время – приговорят к смерти. Впрочем, самоволки, думаю, в легионе – обычное дело. Особенно когда рядом – такое.

Я иду. Потом останавливаюсь и смотрю. На расстоянии примерно сотни шагов от вала тянется импровизированный городок. Строения разного качества из местного леса, палатки и шатры. Там кипит жизнь. Чумазые детишки разного возраста гроздьями облепили дома, из открытых окон выкрашенного красным дома – лупанарий? – смотрит на меня раздетая девица. Рыжая, как вспышка от удара по голове. Бесстыдная. И красивая, несмотря на боевую раскраску. Золотые браслеты на запястьях.

Увидев нас с Эггином, девица насмешливо улыбается и посылает мне воздушный поцелуй. Жрица любви, ага. Я хмыкаю.

Да, лагеря легионов одинаковые по всем провинциям. Так и городки, которыми они обрастают, тоже не особо различаются.

Я вспоминаю, как мы с иудейским царевичем Иродом Антипой навещали публичный дом в Мавритании. Было весело. Боги, действительно было весело. Вот было же время…

Я машу «волчице» рукой. Эггин неодобрительно переступает за моей спиной – тяжелый и неуютный, как круглый камень. Лицо мраморное.

Эггин смотрит на рыжую «волчицу» в окне, и взгляд его тяжелый, как гроза. У меня ощущение, словно что-то произошло, а я не понял.

Рыжая посылает поцелуй – насмешливый, бесстыдный – префекту лагеря, но Эггин становится только мрачнее. Лицо почти черное, дурная кровь. Он что, знаком с ней?

– Кто это? – говорю я. – Ты ее знаешь?

– Какая-то шлюха, – бурчит он и отворачивается.

У нее полные темные губы.

– Красивая, – говорю я.

Префект дергается, словно от удара. Да, Гай, умеешь ты заводить друзей, думаю я. Я даже спиной чувствую, как он меня ненавидит. Из-за шлюхи? Смешно.

Идем дальше. Рыжая «волчица» остается в окне позади.

Через открытое окно врывается ветер, обдувает мокрое от пота лицо. Она стоит в проеме окна и глядит туда, куда ушли эти

двое.

– Вернись в постель, – просит центурион.

Тит тянет руку, заросшую темным волосом, в шрамах. Когда ты дерешься в строю, твою правую руку постоянно задевают. Шрам на шраме, плюнуть некуда.

От этого рука кажется бугристой и неровной. Грубой. Особенно рядом с ее гладкой кожей.

– Или прикройся, что ли, – добавляет он, понимая, что говорит лишнее.

– Ты ревнуешь?

Тит поднимает брови. Хороший вопрос. Если она про префекта-м-мать-Эггина, то да – он уже не ревнует. Хотя холодок в брюхе все еще остался.

– Немного.

– Кто это? – спрашивает она.