Тим Северин - Дитя Одина

Воистину, не было никаких причин принимать столь скромную будущность, которая была бы ей суждена со мной. Единственное, что мне приходило в голову, так это то, что ей было скучно и, может быть, любопытно, как оно происходит, это общение между мужеским и женским полом, а я оказался под рукой для пробы. В наших отношениях не было ничего непристойного. Наши с Халлберой встречи были скромны, мы только целовались и обнимались нежно. Но от этих прикосновений голова у меня шла кругом и потом не менее получаса меня томила слабость, хотя Халлбера, похоже, ничего подобного не испытывала. Она всегда была тверда, бодра и деятельна. Она вполне могла высвободиться из объятий и сказать, что обещала помочь кому-то из братьев в каком-то деле, и уйти, ступая упруго и размашисто, и ее светлые волосы развевались, а я оставался, остолбеневший от чувств и совершенно выбитый из колеи. Уверен, что Снорри подозревал об этих отношениях между его дочерью и мной, и ничуть не сомневаюсь, что матери Халлберы все было известно. Однако никто из них не вмешивался, благо, детей у них было очень много, и у родителей хватало дел более важных.

В муках телячьей любви я долгие часы проводил в каком-нибудь укромном уголке, впадая в сон наяву и мечтая о том, как я проведу всю жизнь рядом с этой замечательной молочно-медовой девицей. Теперь-то я понимаю, что мне нужно было нечто большее, чем просто Халлбера. Я жаждал навсегда остаться в лоне большой семьи, где все, казалось, пребывало в неизбывно ясном волнении и суете, где не было трудностей, а если они случались, тут же и улаживались взаимной помочью и поддержкой. Одним же словом, мне было одиноко, и я чувствовал себя неуверенно, а взгляд мой на семью Снорри был плодом воображения, которое не позволяло мне заметить, что моя милая Халлбера была всего лишь заурядной, обыкновенной девицей в расцвете своего девичества.

В ту осень больше всего говорили о местном разбойнике по имени Оспак и о том, как с ним сладить. Из этих разговоров я узнал, что Оспак уже много лет терзает эти края. Он всегда был задирой. Грубый по натуре и по виду, он начал свои проказы еще подростком, задирал соседей и всячески их запугивал. Достигнув же зрелого возраста, вовсе стал притеснять и грабить округу, и вскоре собралась вокруг него шайка таких же головорезов. Началось все, когда он со своей бандой явился на берег, куда выбросило мертвого кита. По исландскому закону все, что приносит море, подлежит весьма строгому дележу. Каждый отрезок скалистого побережья принадлежит хуторам, им же принадлежит и все, выброшенное на сушу. Мертвые киты, плавун, останки разбитых кораблей — все ценится. На самом же деле ценится настолько, что еще первопоселенцы изобрели способ выбора наилучшего места для своих домов. Плывя вдоль новооткрытого берега, кормчий метал за борт резные доски, которые по обычаю стояли по сторонам высокого места в доме. Потом, сойдя на сушу, вновь прибывшие обходили берег в поисках мест, куда море вынесло эти доски. Там они ставили дома и объявляли свои права на берег, ибо знали, что морские течения, неистощимый источник даров, все будут приносить именно сюда.

В тот день, когда на берег выбросило кита, хуторяне, имевшие права на береговую добычу, вышли поутру посмотреть, что же принесло им море. Ночью дул сильный ветер как раз с той стороны, откуда обычно приходит наилучший плавник, и вот на отмели обнаружилась туша кита, умершего своею смертью. Хуторяне сходили домой, принесли лопаты для резки и топоры и принялись разделывать кита. Они сняли жир и уже начали резать большие куски мяса и складывать их кучками, чтобы потом поделить, как вдруг появился Оспак. Прав у него не было никаких, но ветры и течения он знал так же хорошо, как всякий другой, и переплыл залив с пятнадцатью своими разбойниками, и все были при оружии. Они сошли на берег и потребовали часть мяса; но один из хуторян, человек по имени Торир, ответил, что можно продать Оспаку то, что ему нужно, если остальные согласны. Оспак сердито сказал, что платить не намерен, и велел своим людям нагрузить лодку. Торир стал протестовать, Оспак же ударил его в ухо топором плашмя, и тот упал без сознания. Остальные хуторяне, а числом их было меньше, чем разбойников, ничего не могли поделать. Привилось им просто смотреть, как Оспак и его люди нагрузили лодку таким количеством мяса, какое могли увезти, и поплыли обратно, потешаясь над незадачливыми крестьянами.

На следующий год Оспак и вовсе разгулялся. Он со своими людьми начал нападать на уединенные хутора и грабить их, зачастую связывая хозяина и его семью. Разбойники уносили все ценное, что могли найти, все съестные припасы, уводили коров и лошадей. Они действовали безнаказанно, потому что хуторяне не могли объединиться, а Оспак не поленился укрепить свой дом так, что нападать на него было опасно. Сторонников у него набралось человек двадцать, и всех этих наглецов привлекла легкая пожива. Однако чем больше становилось людей, тем больше требовалось припасов, и Оспаку приходилось все дальше уходить в своих набегах. Так оно и продолжалось. Незадолго до того как я оказался в доме у Снорри, разбойники Оспака совершили набег на хутор Торира, ограбили, а самого Торира, вытащив из дома, убили. Потом налетчики отправились на хутор, принадлежавший еще одному из тех, кто участвовал в дележе кита и против которого Опак затаил злобу. Когда они явились, Альф по прозвищу Коротышка, на его счастье, был одет и еще не лег, хотя час был поздний, и обычно люди в такое время уже спят. Альфу удалось выскользнуть в заднюю дверь дома, пока налетчики ломали переднюю, и он побежал через пустошь, ища защиты у Снорри, одного из немногих могущественных людей в округе, с которым Оспак не хотел связываться.

Снорри выслушал рассказ Альфа и его просьбу о помощи. Однако, предоставив Альфу убежище на сколько тому потребуется, Снорри ждал и ничего не предпринимал против Оспака еще несколько месяцев. Многие осуждали его за это, но таков уж он был, Снорри. Он никогда ничего не делал в спешке, а на что способен, показал только после того, как тщательно все подготовил. Ему необходимы были сведения о том, какую оборону выстроил Оспак, и он обратился ко мне, не могу ли я пробраться на разбойничий хутор. Под предлогом поисков работы. Опять я должен был стать соглядатаем, но ведь Снорри заговорил об этом в самый разгар моей лихорадочной влюбленности в Халлберу, и мне очень хотелось произвести на нее впечатление — потому я и согласился без колебаний.

На то, чтобы добраться до крепости Оспака, мне понадобилось два дня, и, подходя к его хутору, я увидел высокий частокол из бревен, а в нем крепкие двойные ворота. Изнутри вдоль частокола шла высокая насыпь, позволявшая защитникам с этого вала обстреливать нападающих, подошедших слишком близко. Еще более устрашающей была сама крепостная рать. Я насчитал по меньшей мере два десятка тяжело вооруженных воинов, а среди них одного особенно омерзительного, заплетавшего свою длинную бороду на старинный лад, в косицы, которые спутанным клубком укладывал на груди. Снорри уже говорил мне об этом злодее-щеголе, живущем под именем Храфн Викинг. Этот пропойца был туповат, неуклюж и неотесан и уже приговорен к вечному изгнанию за многие убийства.