Александра Лисина - Холодные дни

Думаю, именно тогда я поняла, насколько же он стал мне дорог — молчаливый, суровый, внимательный и неизменно надежный, как могучая несокрушимая скала. Такому можно доверить любую тайну, рассказать обо всем, не боясь, что тебя предадут. Пожалуй, так спокойно мне было только с Румом, лишь ему я настолько доверяла, чтобы безмятежно забываться в его присутствии. А теперь оказалось, что и необычный скорр как-то незаметно вошел в узкий круг надежных друзей, рядом с которыми я могла себе позволить быть самой собой.

И… знаете что?

На самом деле я этому ужасно рада.

10

Все та же бездонная пропасть. Тот же бесконечный обрыв. Круглая луна высоко над головой…

Я стою у самого края, вопросительно глядя в темные небеса и ища в них ответ на самый главный вопрос. Смотрю на далекие звезды, любуюсь полной луной, жду сама не знаю чего и с надеждой затаиваю дыхание. Но она, как и много раз до этого, загадочно молчит.

— Здравствуй, Трис, — тихо произносит за спиной знакомый голос.

Я быстро оборачиваюсь и неверяще ахаю: серый гигант возник будто из пустоты и теперь стоит всего в нескольких шагах, внимательно изучая меня своими желтыми глазами. По-прежнему высокий, широкоплечий и массивный, с могучим торсом, сильными руками, оканчивающимися острыми когтями. В одной лишь набедренной повязке, ничуть не скрывающей его сильного, созданного для полетов тела, но, как и прежде, бескрылый. При этом поразительно спокойный и внешне невозмутимый, вроде бы даже равнодушный. Однако нужно быть совсем слепой, чтобы не распознать за этой маской тщательно укрываемую печаль и глухую тоску.

— Рум… — я судорожно вздыхаю. — Как ты… откуда?!

— Ты искала меня.

— Нет… то есть, да, но я совсем не думала, что смогу снова…

Гигант невесело усмехается и разводит руками.

— Что поделаешь: ты стала достаточно сильна, чтобы найти меня даже в этом мире. И даже тогда, когда это строжайше запрещено.

Мне отчего-то становится страшно, и от этого нового чувства внезапная радость от встречи мгновенно угасает.

— Как ты? — вырывается вслух невольное.

— Как видишь.

— Ты разве не рад свободе?

Рум все с той же невыносимой тоской смотрит на темноту за моими плечами. Янтарные глаза отчего-то тускнеют и подергиваются сероватой дымкой, губы искривляются в горькой усмешке, но с них не летает ни звука. И я совсем теряюсь.

— Рум! Что случилось?!

— Ничего особенного. Я всего лишь вспомнил, что когда-то хотел тебя использовать. Думал, что смогу перебороть собственное посмертие, обойду заклятие, обрету новую жизнь, вернусь с тобой к нашим врагам…

— Все еще хочешь отомстить за свою смерть?

Он остро смотрит снова, и я внутренне содрогаюсь, рассмотрев в его глазах нескончаемую бездну мучительного раскаяния, смешанного с чувством вины и горьким пониманием.

— Нет, Трис, — наконец, роняет дух.

— Тогда что не так? Ты же хотел обрести свободу! От меня и вообще…

— В тебе течет кровь моих злейших врагов, — неслышно шепчет Рум, с болью изучая мое настоящее лицо. — Ты — плоть от их плоти, их будущее, их надежда и, возможно, единственное спасение в этой затянувшейся войне. Они ждут твоего возвращения, ищут, зовут… вот уже много веков зовут… ты ведь слышишь их, верно? Не можешь не слышать — в тебе слишком много от НИХ.

Я сильно вздрагиваю.

— Ты не знаешь этого, не помнишь… все случилось слишком давно… даже для меня прошло много времени. А тогда нас было двое — попавших в коварные сети предательства: я, глупец, обманутый на самом простом, и мой верный друг, почти брат, который всегда был рядом и ни разу не отступил. Даже когда пришло время последней битвы, а силы оказались неравны. Вертовах был хорошим воином и смелым предводителем, его кровь горяча и сильна, рука всегда была тверда, а ум остер, словно наточенный клинок. Он был отважен и смел… поистине достойный сын своего народа, которым можно было бы гордиться каждому потомку. Но он уже умирал, когда понял, что против яда предательства доспехи не спасают, а детей он так и не успел оставить. У него не было выбора — с разорванным сердцем не живут даже боги, а мы, хоть и считаем века за короткие дни, все же не бессмертны.

— О чем ты говоришь? — немеющими губами выдавливаю я. — Рум, что ты пытаешься мне сказать?

Серокожий гигант печально улыбается.

— Он умер не сразу, Трис. Сперва ему дали возможность воплотить в жизнь свою мечту, одно заветное желание, стоящее гораздо дороже жизни. Исполнить последнюю, так сказать, волю. Насмешка, конечно, над поверженным и окровавленным врагом, но порой и насмешка может дать крохотный шанс на победу. И он выбрал… жизнь. Не для себя, нет, но для своих наследников, для будущего дитя, которых у нас всегда рождалось так мало. Он выбрал ее для того, чтобы продолжить свой род. И ему предоставили это право. Позволили провести последнюю ночь с женщиной. Правда, не предупредили, кого изберут ему в жены, а сам Вертовах не смог увидеть — его предусмотрительно ослепили… — Рум тяжело вздыхает, и мне становится чуточку страшно. — Я был там в тот день, Трис. Знал, что он выбрал, но ничего не мог изменить, потому что точно так же был прикован и ранен, обессиленный и ослабленный. Почти потерял надежду. Думал, не вырвусь. Но мне, как и ему, все же предложили желание…

Я замираю от странной мысли.

— И что же ты выбрал?

— Посмертие, — шепчет мой верный дух. — Всего лишь возможность жить после смерти так, словно я все еще могу дышать и чувствовать. Словно все еще жив и могу по-прежнему вести свой народ к победе. Да, победа… вот что двигало мной тогда. Стремление победить. Месть. Жажда крови. Надежда на возвращение. И мне, на мое горе, дали такую возможность. Даже обрадовались, что я согласен на все, лишь бы выжить, совершили древний обряд Изгнания, оторвав душу от тела. Дали мне крохотный шанс уцелеть, хотя риск был огромным. И я уцелел. Когда-то мне казалось, что потом я смогу этим воспользоваться, отыщу твою искорку, разбужу твою силу и сумею сделать так, чтобы ты перешла на нашу сторону. Думал, без труда совершу то, чего вот уже три тысячелетия никто не мог — обращу тебя против своих же врагов, чтобы покончить с этим раз и навсегда, но, к счастью, судьба распорядилась иначе… — у бескрылого духа обреченно опускаются плечи, а затем и ноги подгибаются, будто от невыносимого груза вины. — Ты выросла совсем другой, девочка. Ловкой, сильной и неиспорченной. Ты сумела найти свою силу и обрела то, чего нам всем так не хватало — незамутненный взгляд на глупые склоки, которые, как оказалось, и выеденного яйца не стоят. Ты и меня разбудила, Трис. Заставила многое увидеть совсем другими глазами. Изменила меня, почти уничтожила, но даже этим спасла от настоящей смерти, ибо, как оказалось, она не в разбитом сердце и не в сломанных крыльях, а в равнодушии и закостенелой злобе, которая так долго вела нас за собой. Прости меня, Трис. Я едва тебя не погубил. Если бы не заклятие, если бы не потерянная память и время, я бы вырастил тебя в ненависти и в той самой злобе, которая когда-то уничтожила мой народ. Я бы изуродовал твою душу. Я готов был пожертвовать всем ради древней вражды. Даже тобой. Прости меня, девочка. Прости старого дурака и не держи зла на его слепоту. Моя смерть, признаюсь, не была легкой, трое суток наедине с болью никого еще не сделали покладистым, но я хорошо понимаю, что даже это не может служить оправданием… я слишком виноват перед тобой, а потому недостоин свободы, которую ты мне подарила.