Олег Яковлев - Там, где фальшивые лица

Граф вдруг со злостью подумал, что сам никогда больше не будет танцевать – в Печальной стране не сильно повыкидываешь коленца. Какая же досада его терзала: великий магистр несокрушимого ордена Священного Пламени, военный министр королевства, не побоявшийся Ахана, повергший множество врагов, теперь беспомощная марионетка, ждущая, когда же кукловод дернет наконец за ниточку. Ниточку, обрывающую жизнь… Дама его сердца в плену у мерзавцев, он сам обречен на гибель…

За окном, похоже, в веселом танце кружили пары, послышался женский голос. Хорошо развлекаются. Праздник. Веселье. Смех… Мог ли граф знать, что на самом деле происходило по ту сторону окна? Конечно же нет. А если бы вдруг узнал, то мгновенно забыл бы о собственных несчастьях…

В это самое мгновение кинжал-даго, тот самый, что во всех походах сопровождал Ильдиара де Нота, вошел в горло маленькой девочки пяти лет. Кровь хлынула на пол, как вино из опрокинутой бутылки. Ребенок хрипнул и упал навзничь. Подле в багряных лужах уже лежали сестры и братья девочки.

А шарманка играла… Мать с отцом, немощный дед и одноглазая бабка дергались в сильных руках убийц, вынуждавших их глядеть на то, как жестоко расправляются с их детьми и внуками. Слезы бессилия текли у них из глаз, а мольбы не удалось бы разобрать из-за кляпов.

А шарманка играла… Кинжал графа де Нота по рукоять вошел в живот женщины. Она дернулась и упала ничком. По ее бездыханному трупу прошелся сапог одного из убийц. В глазах отца семейства уже не было ничего: ни боли, ни мольбы – он просто потерял разум от горя. Поэтому, когда кинжал проник в его сердце, он не издал даже всхлипа, прежде чем умереть.

Трое убийц будто играли в игру, перебрасывая друг другу свое жуткое орудие. И каждый раз, когда пальцы в черной перчатке вновь ложились на рукоять, из чьего-то безвинного тела выплескивалась кровь, точно разматывающаяся алая лента из-под сюртука клоуна. Они веселились и ни на что не променяли бы ни единого мгновения этой чудовищной забавы.

А шарманка играла…

Ильдиар, убитый собственным горем, равнодушно посмотрел на номер дома. «Аллея Ганновер, 18. Старый город». Набросив на голову капюшон, он на негнущихся ногах направился в сторону прецептории своего ордена.

Тем временем в кабинете, который граф недавно покинул, начинался новый разговор. В одном из кресел, до этого пустовавших, теперь сидел незнакомец. По полу стелились подолы его пурпурной мантии с черными знаками Хранна: цветами, увенчанные шипами стебли которых переходили в клинки мечей. Глубокий капюшон с черной окантовкой был надвинут на лицо так, что виднелся лишь узкий металлический подбородок маски. Этот человек отличался довольно хрупким телосложением – узкие плечи могли принадлежать старцу, но почти осязаемый ореол власти, исходящий от его тщедушной фигуры, пугал даже великана барона.

– Как заметил ваш драгоценный брат, – рука в тонкой атласной перчатке указала на по-прежнему распростертого на полу Олафа, – все прошло просто отлично. – Голос сидящего в кресле походил на бархатную подушечку, внутрь которой вшиты острые иглы – столь же мягок, но при этом колющий и пугающий до глубины души. – Мой дорогой Танкред, вы бесподобный лицедей!

– Обойдемся без похвал. – Старший Бремер был не на шутку разозлен. – Объясните лучше, зачем мы втолковывали ему всю эту чушь?

– Как вы думаете, он ничего не заподозрил? – не отвечая на вопрос, спросил обладатель пурпурной мантии.

– Да он, услышав «Изабелла», тут же обо всем забыл. И зачем понадобился весь этот спектакль? Вы сделали из нас шутов на подмостках! Для чего?!

– Не нужно так кричать, барон Бремер. Вы, мой дорогой друг, должны гордиться собой, поскольку только что выбили последнюю опору из-под престола короля, – проронил незнакомец. – Неужели вы не заметили, что пространство подле трона Лоранов день ото дня пустеет?

– Не пойму, зачем это все понадобилось иерофантам и как с этим связана независимость Теала? – Джон Бремер не видел очевидных вещей, которые творились у него под самым носом. В отличие от Танкреда Огненного Змея. Уж он-то все понял сразу, но что еще важнее – сделал собственное ответвление от общего плана. Даже жаль, что Джон оказался настолько слеп. День святого Терентия действительно изменит его жизнь. Но пока барон продолжал упорствовать в своем невежестве:

– Ильдиар де Нот, граф Аландский пусть и является военным министром Ронстрада, но его уже не раз обходили в вопросах военной политики наши агенты. Он не настолько умен, влиятелен и хитер, чтобы понять это. И теперь такие сложности… Зачем все это? Арбалетный болт с крыши, кинжал… Как вы там еще действуете?..

– Ильдиар де Нот, – протянул иерофант, словно смакуя каждую букву в этом имени. – Что он такое? Что вы осознаете всякий раз, произнося его имя? С чем он у вас ассоциируется?

– Защитник короля. Его опора, как вы сказали.

– Нет. Он – сам король. В глазах народа непогрешимость короля обусловлена в первую очередь непогрешимостью того, кто все время на виду, кто живет среди народа, кто сражается за народ в первых рядах. Никто этого не понимает, но действительность от этого не меняется: Ильдиар де Нот и есть олицетворение нашего праведного батюшки-короля в глазах людей. Обесчестить Ильдиара – значит лишить чести и короля.

– Граф де Нот давно будто кость у меня в горле, но разве возможно, чтобы его многолетняя слава растворилась, как дым? – удивился Джон.

– На то мы и самая тайная организация королевства, и без ложной скромности могу добавить: самая могущественная. Будьте уверены: на второй день от его славы ничего не останется. Скоро ваша долгожданная независимость сама придет к вам в руки…

– Хотелось бы верить, – глухо прорычал Джон, – ведь мне ради этого пришлось пожертвовать своей честью.

– Верьте, господин барон, верьте, – прошептал иерофант, встал с кресла и, не сказав больше ни слова, вышел за дверь.

Торговая площадь находилась в самом центре Старого города и напоминала большой колодец, со всех сторон окруженный домами. Чтобы туда попасть с главной улицы, нужно было свернуть в переулок Двух Одиноких, в начале которого стояла статуя сэра Маллека с разбитым сердцем в руках, преодолеть его весь и выйти к невысоким воротам с кованой вывеской: «Рынок». На мощенную камнем площадь со всех сторон выступали двери и окна лавчонок, торгующих всякой всячиной – от домашней утвари до кузнечных инструментов. Были здесь и лавки мясников, и пекарни, даже одна кондитерская, источавшая по округе запах свежеиспеченных пирожных. В центре теснились запутанные лабиринты торговых рядов. Деревянные прилавки кое-где перемежались разноцветными шатрами, а по краям рынка стояли телеги крестьян, привезших на продажу пшеницу, муку, овощи и много чего еще.