Анна Гаврилова - Танец Огня

— И все равно — это свинство. Понимаешь?

— Хм…

Я развернулась в намерении покинуть ванную комнату, и тут меня советом облагодетельствовали.

— Даш, знаешь что? — позвал призрак. — Сходи-ка ты в храм.

— Куда? — обернувшись, переспросила я.

— В храм, — повторил Зяба убежденно. — Знаешь, многие маги, когда у них возникают проблемы, просят помощи у управителя своей стихии. Говорят, некоторым даже помогает.

Мне после этого заявления анекдот вспомнился:

«— Что делать, если корень из дискриминанта не извлекается?

— Ну, я обычно грущу…»

Вот этот совет, по моему глубокому убеждению, из той же серии был.

Но, увы, молитвами тут не поможешь, тут действовать нужно. Садиться за учебники и… Черт! Почему все так сложно?

Остаток дня прошел в относительном спокойствии, но был очень насыщенным в плане получения новой информации. Расстроенная и вместе с тем ужасно разозленная я сидела и зубрила. Хотя, пожалуй, все-таки не зубрила, а учила: вдумчиво читала, анализировала, конспектировала и составляла список вопросов, ответы на которые позже придется искать в других источниках.

В этом занятии, к моему огромному сожалению, не было ничего занимательного — все равно, что заново изучать географию родной Земли или какое-нибудь обществоведение. То есть большую часть книг составляли теория и говорильня, говорильня и теория. И не всегда было понятно, зачем составители учебника дают ту или иную информацию и где она вообще пригодиться может.

В стопке пособий по среднемагической программе были книги двух направлений: общие, как те же «Основы теории стихий», и специальные — посвященные аспектам магии Огня. Но ко вторым мне только предстояло перейти. Ибо какой смысл читать о магии Огня, когда общую температуру по палате, ну, в смысле, основы основ, не понимаешь?

К ночи от всех этих буковок и определений звездочки перед глазами плясали. Так что до постели я не шла, а практически ползла.

Однако потом, несмотря на усталость, где-то час лежала и думала о жизни — не спалось мне, не иначе как от перенапряга мозга бессонница случилась. В мыслях была каша из образов минувшего дня. Разговоры с Дорсом, презрение Глуна, вопиющее хамство Каста.

Последнее вспоминалось чаще всего и злило страшно. Это я-то целоваться не умею? Я?! Вот его бы рыжее «величество» к стенке прижали, язык в рот насильно сунули и… я бы посмотрела, какой уровень мастерства он бы тогда показал!

А потом я наконец провалилась в благословенную тьму. Но, увы, ненадолго, потому что переизбыток впечатлений, смешанный со стрессом, сделал свое дело, и в итоге мне приснился потрясающий «коллаж».

Будто лежу не в своей кровати, а на широкой постели, застеленной алыми простынями, а рядом, в совершенно неприличной близости, профессор Глун. На нем белая широкая рубаха с расстегнутым воротом, в которой я видела его утром, узкие брюки и… ну, собственно, все. На мне же единственный комплект одежды, в котором меня на Полар доставили — опостылевшая майка и джинсовая юбка.

Приподнявшийся на локте Глун смотрит задумчиво, но без злости. Как будто изучает мое лицо и пытается разгадать какую-то загадку. Я тоже на него смотрю и нисколько не боюсь, потому что отлично понимаю — это сон, а во сне куратор мне точно навредить не может.

И теперь, когда во взгляде его отсутствует холодное презрение, а на губах нет надменной усмешки, я могу по-настоящему оценить его внешность. И признать-таки: на деле Эмиль фон Глун очень симпатичный — благородное, действительно аристократическое лицо, высокие скулы, ровный нос и глаза синие-синие, как яркое летнее небо. И с распущенными волосами ему гораздо лучше, эта легкая небрежность делает черты лица чуть мягче и приятнее. К тому же он действительно молод: лет тридцать, ну тридцать два — максимум. Как ни странно для звания профессора.

В этот момент Глун сбросил рубашку, и мысли о каких-то там раньше времени положенных званиях разом улетели прочь. Их вытеснило одно сплошное «вау!» от вида открывшихся моему взору сильных рук и стройного, но тренированного тела.

«Глун точно дерется на шпагах», — заметив тонкий длинный шрам на его правом боку, отстраненно отметила я.

А потом стало и вовсе ни до чего, потому что мужчина медленно наклонился и осторожно прикоснулся губами к моим губам. По коже сразу побежали мурашки. Правда, не столько от прикосновения, сколько от осознания — я целуюсь с Глуном!

Второй поцелуй был не таким невесомым, как первый, а куда более долгим и требовательным.

А на третий… на третий я ответила!

Вернее, не совсем я, а та я, которая во сне. То есть настоящая я понимала, что сплю, но управлять своим телом в сновидении не могла. Не в этот раз.

В этот раз я только осознавала и, к собственному удивлению, ловила кайф. И чем настойчивее становился Глун, тем сильнее заводилась. Ну а когда его ладонь скользнула по моей груди и проникла под майку, и вообще будто с ума сошла. Причем настолько, что мне совершенно расхотелось этот сон просто смотреть. Вместо этого, как ни стыдно признаться, возникло жгучее желание в нем поучаствовать.

Когда брюнет снимал с меня майку, я не противилась, а даже помогала. Чуть-чуть, самую малость. Когда избавил от бюстгальтера и припал к обнаженной груди губами — запустила пальцы в его распущенные волосы и застонала.

Мне было очень жарко, и очень хорошо. И чем жестче и требовательнее становились поцелуи и прикосновения, тем труднее становилось сдерживать стоны.

Но я так и не решилась назвать его по имени. Назвать «профессором» или «куратором» тоже не могла, потому что… ну пошло это. Я на постели топлесс, в его объятиях, его губы терзают грудь, и… и вот тут сказать «профессор»? Нет. Нет-нет! Так что стоны были громкими, тягучими, но безличностными. А напор Глуна…

Черт!

В итоге, проснулась я не отдохнувшей, а возбужденной. Причем не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле слова. Взмокшая! С пылающими щеками! И чувством невероятного смущения!

Клянусь — я никогда в жизни смущения такой силы не испытывала, даже несмотря на то, что первая любовь у меня уже несколько лет назад как случилась. И это чувство не желало отступать, невзирая на то, что на деле ничего не было. Был просто сон. Игры подсознания, которые я контролировать не могу. То есть это… это даже не я!

Но черт, как же все-таки стыдно. Несмотря на все попытки самооправдания.

Я потратила минут пятнадцать на то, чтобы успокоиться и выровнять сердцебиение, и только потом поднялась с постели и отправилась умываться. А увидев в маленьком зеркальном отражении свое пылающее нездоровым румянцем лицо, опять психанула — сняла зеркало со стены и вынесла его из ванной.