К. Медведевич - Ястреб халифа

И вот за все это Кассиму аль-Джунайду выпало поплатиться. Когда Абд-аль-Вахид ибн Омар объявил сбор воинов Бени Умейя, Джунайд отказался покидать родовые земли. Тогда луну назад Абд-аль-Вахид прислал ему личное приглашение для беседы, и к нему приложил охранную грамоту, запечатанную своей личной печатью. Но стоило Джунайду две недели назад появиться в условленном месте, как его схватили, заковали и на верблюде отправили в Куртубу — пустив вперед глашатая, разъясняющего добрым ашшаритам, какого преступника везут на суд. Аммару было жаль Джунайда, но, положа руку на сердце, он на месте Абд-аль-Вахида поступил бы так же: когда враг наступает, у тебя за спиной не должны оставаться на свободе предатели и ослушники.

Однако, как видно, Всевышний не отнял своей руки от умной головы Кассима — и теперь ему на помощь летели защитники. Как нерегиль собирался отбить Джунайда, да еще и овладеть столицей Умейядов, оставалось покрыто мраком тайны. Но Аммару было интересно: если замысел Тарика осуществится, как законники объяснят сей головоломный казус — праведного шейха суфиев спасли от рук лицемеров неверные язычники и повелитель верующих.

От души расхохотавшись над этой мыслью, Аммар отдал приказ готовиться к рейду на Куртубу.

Еще день спустя

Над городским холмом садилось солнце — по небу разлилось мягкое желто-апельсиновое сияние.

С возвышения открывался прекрасный вид на аль-кассабу Куртубы — на все три стены города, запирающие пути в кварталы рабата, медины и Верхнего двора. Мощные прямоугольные выступы башен, казалось, заливала горячая медь. Над тяжелым поясом третьей городской стены чернела в закатном небе треугольная крыша и узкие выступы балконов Факельной башни — в ней находились покои главы рода Умейя. И конечно, даже отсюда, из далекого предместья, глаз ясно различал гордый очерк высоченной прямоугольной башни минарета — и далеко отнесенную от него громаду купола Пятничной мечети. Ее огромный четырехугольник скрывали стены и плоские крыши крепостных башен, но даже издалека, даже скрытое от глаза, здание намекало на свой невообразимый размер — минарет и купол разделяло приличное расстояние. Неудивительно: длина стены масджид, говорили люди, равнялась ста пятидесяти локтям [23].

Нижний пояс укреплений выдвигал в сады предместий тяжелые кубы опорных башен. К ним примыкали башенки повыше и постройнее, увенчанные треугольными крышами. В них глаз мог различить черные узкие прорези — ворота Куртубы не отличались шириной. Рассказывали, что навьюченный верблюд может пройти лишь в пять из восьми ворот города: в трое из четырех, ведущих в рабат, и в двое из трех, открывающих путь в медину. Ну а в Верхний двор и подавно не вел ни один проход нужной ширины и высоты, так что купцам приходилось развьючивать верблюдов в караван-сараях у стен рабата и везти товары во дворцы верхних кварталов на ишаках и мулах.

Воистину, тот, кто озаботился устройством кладбища на этом пологом, поросшем кипарисами склоне, тоже был очарован открывающимся с холма видом. Впрочем, к закату кладбище опустело: среди покосившихся и стоявших прямо узких тесаных камней, отмечающих могилы, не видать было ни души. Сторож ушел в свой домик у кладбищенской стены, и развел там огонь в очаге — над серой глинобитной стеной уже поднимался дымок.

А на кладбище стремительно опускалась ночь. Длинные тени кипарисов сливались с темнотой в ложбинах между могилами, и только белые камни надгробий и обветренные стены мазаров с повыбитой непогодой резьбой светлели в сумерках.

Когда темнота окончательно затопила склон холма, и единственными огнями на курухи и курухи вокруг остались лишь точки желтого света на холме Куртубы — смотрители уже зажгли фонари и лампы на улицах, — от стены низенького мазара отделилось несколько теней. Еще несколько теней поднялось из чернильной тени под кипарисовой аллеей. И потом кто-то отворил скрипучую деревянную дверь ушедшего в землю заброшенного склепа — и тоже вышел наружу.

И тут на тропинке, идущей от нижних ворот кладбища, послышались шаркающие шаги. Кто-то поднимался по склону между могильных памятников, постукивая дорожным посохом о камни и напевая:

Я обратился к ветру: «Почему ты служишь Дауду?»Он сказал: «Потому что имя АлиВыгравировано на его печати».«Клянусь солнцем» — такова история лица Али;«Клянусь ночью» — такова метафора волос Али.

По тропинке между могилами шел человек в остроконечном колпаке верблюжьей шерсти — и даже в темноте ночи белел платок, обвязанный вокруг этой шапки. У пояса человека болтались, стукаясь боками и позванивая, медные чашка и кувшин для омовения. А за спиной он нес сумку, из которой торчал свернутый молитвенный коврик. Конечно, это был странствующий дервиш.

Из-за ближайшей колонны-памятника поднялась высокая стройная тень — и заступила дорогу дервишу:

— Кого это несет на честное кладбище с дурацкими попевками?

А тот сложил ладони у груди и склонился в низком поклоне:

— Приветствую тебя, о князь Сумерек. Да продлит Всевышний твою жизнь на тысячи и тысячи лет!

— Какой я тебе князь Сумерек, о дервиш? Лесть не к лицу суфию, — фыркнула тень в ответ.

Дервиш скорбно вздохнул:

— Приходится работать день и ночь, чтобы вспахать и очистить поле души.

— Начина-ается, — сердито протянула тень. — Сейчас мы услышим много разной белиберды, перемежаемой бесконечными упоминаниями Имени. Поистине вы, смертные, отвратительны. Как у вас языки не отсыхают — а они метут у вас, как поганые метлы.

— Покаяние — это странная лошадь; она допрыгивает до небес одним движением с самого низкого места, — смиренно ответил дервиш и снова поклонился.

— Еще один бейт с плохой рифмой — получишь копьем в грудь, — мрачно предупредил дервиша Тарик — ибо это был, конечно же, он.

И рявкнул:

— Ну-ка говори враз, что те надо!

— О князь Сумерек, ты почувствовал самую сердцевину моих мыслей…

Нерегиль зашипел от злости, и дервиш вздохнул и сказал:

— О Тарик! Я хочу предложить тебе и твоим спутникам помощь!

— Как ты узнал о нас, почтеннейший?

Голос женщины звучал мягко и успокаивающе. Дервиш поклонился выросшей рядом с Тариком второй тени, от которой исходил аромат амбры и слышался тихий шелест шелков. Нерегиль вдруг вскинул левую руку, выставив вперед ладонь:

— Назад!

— Отойди, Майеса, — тем же мягким голосом приказала женщина.

Дервиш не обернулся. А если бы обернулся, то увидел бы, как втягивает длинные изогнутые когти стоявшая за его спиной девушка. Через мгновение ноготки на тонкой белой ручке приняли обычный вид, и девушка убрала ладошку от шеи дервиша.