Елена Павлова - Золотой Лис

— Ну, я полетела, милый. А ты — будь любезен! — и муж покорно лезет в гнездо, ибо сказала на заре времён Мать драконов Мелиссентия:

— Что ж ты, придурок, не мог живородящую ящерицу для опытов найти? Вот теперь сам свои яйца и насиживай!

Да-а… Надо будет это хорошенько обдумать. А сейчас — добыть еды, а потом спать, спать и восстанавливаться. Всё ещё впереди!

Найсвилл, Лиса.

— В общем, очнулась я, и такой страх сразу продрал — вообще караул! Подо мной что-то живое шевелится, а я на нём лежу, представляете? Я как подскочила! А там Птичка! Ёрзает и бормочет что-то, то ли спит, то ли без сознания, но глаза закрыты. Я сразу всё вспомнила, давай оглядываться, прямо так, на четвереньках — а не видно ничего. Мы с Птичкой в ямке неглубокой, а вокруг дымина-а! Как не задохнулись, пока в отключке лежали — не знаю. Дышать, в принципе, можно, но в горле, сволочь, першит люто, и воняет гадостно, дикой кислятиной такой. А главное — дальше вытянутой руки ни фига не видно, так, силуэты невнятные. А глаза жрёт — мамочки мои! Сразу слёзы навернулись! Ну, я сразу поняла — пал по лесу пошёл, один раз видела такое, только не в таких масштабах. Во-от. На коленки поднялась, оглядываюсь, а помню, что больно было. Плечами этак повела, поёжилась — у меня весь перёд от куртки и рубашки и отвалился, и на локтях повис. Вот от кисти до локтя — ещё рукав, а дальше — полоска тряпочки. Оно, видать, на каких-нибудь трёх ниточках держалось, а как я плечами-то повела — оно и отпало. И я стою, как дура, на это пялюсь… И не больно, главное! Вообще, совсем не чувствую ни спину, ни руки, только стягивает так, ну, знаешь — когда кожа пересушенная после мытья. Во-от. На фиг, думаю, линять отсюда надо, за пояс хвать — а задних-то карманов и нет! Передние, там где кремень, соль и фигня всякая — на месте, пояс сам цел, зараза, а карманы, где печать, деньги, документы — как корова языком! Я прямо взвыла! Такая паника была, — махнула Лиса рукой. — Всё, думаю, тут я и останусь. В компании с кормлецом. Что ты не кормлец, у меня и мысли не возникало: я на тот момент на тех, кого Тень захватила, по уши насмотрелась! — кивнула она Птичке. — Во-от. Что вас никого нет, я сразу поняла: если бы хоть кто-то остался — уже бы вытащили. А ты всё ещё без сознания лежала…

— Я… в сознании, — вдруг прошептала Птичка, неотрывно следя за собственным пальцем, которым развозила по столешнице каплю компота. — Я глаза открыть боялась. Лес… кричал… — её передёрнуло. Квали представил себе, ЧТО эльфийские уши могли услышать в опалённом лесу — и ему стало нехорошо. Мириады не погибших сразу, а только искалеченных огненной бурей насекомых, мелкие зверьки, задыхающиеся в дыму в собственных норах, деревья, вопящие на свой лад от боли в обожжённых ветках, стволах и корнях… Он покрепче обнял Птичку за плечи, будто пытаясь защитить от этой памяти. Она благодарно вскинула на него глаза и опять уставилась в стол. — Я думала, сон такой страшный. Мне и потом снилось, здесь уже.

— Ага, — кивнула Лиса. — Года два по ночам орала. Сначала — чётко раз в два-три дня, Как днём понервничаешь, так и… На второй год уже редко, но тоже случалась. А разбудишь тебя — ты и сказать толком не можешь, что снилось. Только и говорила: лес. Я вас из-за этого и в лесок местный никогда не водила — мало ли, может ты вообще леса боишься. Впала бы в истерику — и что с тобой делать? Вот только четыре года назад в первый раз и рискнула — помнишь, как ты поганок в первый раз набрала? Целую корзину, умница моя старательная! — Птичка смущённо засмеялась. — А я стою, и не знаю, как тебе и сказать-то, что это поганки: ты такая счастливая была, что целая корзина… — Лиса удручённо покачала головой. — А ты мне заявила, важная такая: "Ну и что! Это хорошие поганки! Красивые!" — очень похоже изобразила она Птичку. "Ну, ма-ам!", хихикнув, протянула та. — А что, действительно, очень симпатичные поганки были! Так бы и съела! — засмеялась Лиса. — Да ладно, ладно, не буду! Ну вот. А тогда… Я тебя хорошо понимаю, Роган. Я там всерьёз собиралась лечь и сдохнуть. И виноватой в вашей смерти чувствовала как раз себя! Ведь, не вцепись я в Птичку — всего этого не произошло бы!! Ты бы погибла, да, — кивнула она дочери, — а остальные живы бы остались.

— Я бы не остался, — спокойно улыбнулся Квали.

Глава четвертая

Лисий квест. Восемь лет назад.

Всё было в дыму. Удушливом, тяжелом, кислом. От костра или от печки такого запаха не бывает. Шёл низовой пал. Если бы не два месяца сплошных дождей, здесь бушевал бы лесной пожар, а так — пропитанные водой мох и прочая растительность пригасили яростную атаку огня, свели её вниз, под почву. Впрочем, неизвестно, что хуже. С деревьев вокруг поляны взрывом сорвало всю листву, мелкие ветки, опалило кору. Чёрными остовами стояли они в свете зарождающегося утра. Многие деревья упали, поляну окружил вал выворотней, кое-откуда поднимались, извиваясь, тонкие струйки дыма. И тихо было, так тихо, как не бывает в лесу. Всё, что могло хоть как-то передвигаться, улетело, уковыляло и уползло как можно дальше от страшного места. Тишина смерти висела над поляной. Да и поляны больше не было. Большая её часть превратилась в огромную яму со спекшимися в чёрную стеклянистую массу краями, до середины наполненную лёгким рассыпающимся белым пеплом. Невысокий вал такого же пепла окружал края ямы, им же было запорошено всё вокруг, как снегом. От малейшего ветерка поднимался он и летел, летел всё дальше в лес, и оседал там, будто пытался скрыть под собою следы произошедшей здесь трагедии.

За невысоким холмиком старого выворотня на краю поляны зашевелилось что-то живое. Поднялась, шатаясь, нелепая фигура: сзади чёрная, спереди белая, с одной стороны головы свисают рыжие волосы, другая сторона чёрная, голая, опалённая. Запястья соединены какой-то тряпкой, провисающей до земли, глаза панически шарят вокруг. Заправила свисающую на глаза прядь за ухо, попыталась нащупать на другой стороне головы сползшую, как она думала, косынку… Лихорадочно ощупала бугристую безволосую поверхность. На лице отразился ужас. Схватилась за пояс сзади, пытаясь нашарить карман с печатями… И не нашла ничего, кроме самого пояса, задубевшего и покоробившегося от жара, но ещё целого. Целого! Как насмешка! Что ей в этом поясе? Исчезли задние карманы, пропала печать, пропала надежда убраться отсюда к дроу в гору, к гоблинам, куда угодно — только отсюда! Бессильно уронила руки, сгорбилась. Опять огляделась. На валу пепла вокруг ямы сквозь дым виднелось что-то чёрное, странной формы. Лиса шагнула в ту сторону, наступила на свисающие с рук остатки куртки, чуть не упала. Расстегнула манжеты, стряхнула обгорелое тряпьё, опять попыталась шагнуть — и еле смогла отшатнуться, вовремя отдёрнув ногу. Почва просела от лёгкого нажатия, пахнуло жаром, посыпались искры. Лиса присела, огляделась, выдернула изо мха высохшую, но всё ещё крепкую палку и стала тыкать ею в землю перед собой. Медленно обойдя таким образом выгоревшую изнутри проплешину, приблизилась к обгоревшему предмету. Осторожно дотронулась, охнула, упала рядом на колени. Этот огарок, больше похожий на обгорелый обрубок бревна… Это, воняющее палёным мясом, нечто… Это был Донни — всё, что от него осталось. Ни ног, ни рук — только лёгкий белый пепел. Но самым страшным было то, что под этой ноздреватой горелой коркой Донни ещё был жив! Вампира очень сложно убить. И там, внутри, слепой, глухой и безгласный — он всё ещё жил, всё ещё чувствовала Лиса в Видении пушистый чёрный мех. Она долго сидела там, бездумно покачиваясь, и никак не могла понять — что за звук она слышит. Потом дошло: это выла она сама, на одной ноте, протяжно, как собака над хозяином. Осознав это, она сразу замолчала и попыталась начать соображать. Выходило плохо, да не очень-то и хотелось, если честно. Все погибли, все! А сама она обгорела так, что непонятно, как вообще может двигаться — она уже ощупала руки и спину, куда смогла достать. Даже если она сможет найти воду, хотя бы воду — через пару дней её убьёт общее воспаление, такие ожоги опасны именно этим. Лиса помнила, на лекциях по судебной медицине им это рассказывали. Корка трескается, в раны попадает инфекция — и, если рядом нет мага-целителя, человек обречён. Так зачем дёргаться? Какая разница — умрёт она здесь или отойдя в сторону? А Птичка… Птичка теперь кормлец, она и не поймёт, что умирает. Ей уже всё равно. И Лисе всё равно. И ребятам. Им-то уж точно теперь всё равно. Как им повезло! Они — уже, а Лиса — всё ещё… И Донни всё ещё, но это ненадолго. Лиса знала это совершенно точно, хотя и не могла бы сказать, откуда у неё это знание. Не так уж долго она общалась с вампирами, да и вопросами такими никогда не задавалась. Но знала. Вот встанет солнце — и он рассыплется, догорит: магии-то у него совсем не осталось, иначе шла бы регенерация. А что-то незаметно, чтобы она шла. Но, зато, гада этого они таки грохнули. Сами полегли — но грохнули, это точно. И это хорошо. Можно умирать со спокойным сердцем. Мысли ползли ленивые, равнодушные. Даже думать было лень. Вот тут, рядом с Доном, она и останется. Это ненадолго. Воды нет. Еды нет. Скорей всего, к завтрашнему утру у неё уже будет жар, она потеряет сознание — вот и всё. Зачем суетиться? Кому она нужна? Нет таких на свете. Братец Вака, наверно, расстроится, но тоже не слишком. Проживёт без неё братец Вака.