Андрэ Нортон - Грифон торжествует

И у нее было мужество, у этой загорелой девушки, в ней ощущалась искренность и глубина души, в которой находилось место и для изгоя, которого все считали «чудовищем». Мне нужно было только произнести правильные слова, и она тут же пришла бы ко мне. Но мне не хотелось, чтобы это произошло в силу обязанности — я хотел…

Я хотел чего-то другого, но не жалости, не обязанности, не того, чтобы она пришла ко мне, потому что мы вместе противостояли злу и вышли из нашей битвы в целости и сохранности. Я просто не знал, чего хочу — не считая того, чему просто не мог дать названия.

И тут я услышал, даже сквозь этот туман жалости к самому себе, тихий звук, исходивший от Элис, и более громкий — от Джервона, когда он сделал глубокий вдох. Вздрогнув, я вскинул голову. Дорога мягко светилась в темноте. Все знаки на ней ожили серебряным огнем, хотя луна еще не поднялась высоко.

И также — возможно, это было вызвано каким-то зрительным обманом, но мне показалось, что какая-то часть этих узоров перемешается. Дальше по дороге вспыхивало и распространялось сияние — там, где находились следы, похожие на человеческие, звериные и птичьи, словно эти существа теперь двигались по ним, повторно наступая на них, невидимые в этой темноте, в то время как символы на концах звезд засияли ярче, и призрачный свет исходил вверх от них, будто от зажженных свечей.

Я вытянул руку, почти не сознавая своих действий, пока пальцы Элис не обхватили мои. И также я сознавал, даже не глядя, что она точно так же соединилась и с Джервоном. Мы больше не были одни! По этой дороге шли и другие путники, хотя мы и не могли видеть их, вроде тех призраков, которые когда-то, очень давно, отправились в изгнание. Они не приближались к нам. Возможно, они путешествовали даже не в другом пространственном измерении, но в самом времени. Что-то величественное, чего мы были просто не в силах оценить, толкало их вперед. Мы лишь смутно ощущали это… По крайней мере, я.

Я дважды вздрагивал, когда меня что-то касалось. И хотя это было едва уловимо, но от контакта оставалось впечатление резкого и сильного удара. На один краткий миг я оказался на грани понимания. Да, я почти понял. Но потом значение контакта ускользало, и я снова чувствовал себя опустошенным, как тогда, когда оттолкнул от себя Джойсан и удрал из Норсдейла. Только теперь это не имело ничего общего с Джойсан, скорее оно пришло ко мне, чтобы поприветствовать меня, познакомить с теми, кто, как я понял, знал обо мне и был мне рад… но чье внимание я не в силах был удержать, потому что был лишь частично таким, как они.

Я не знаю, сколько времени сидели мы так, соединенные руками в единую связь, наблюдая за тем, что ни один человеческий глаз не смог бы полностью различить. Но вот, наконец, пришло время, когда эти следы перестали сиять, потускнели, а затем вновь вспыхнули светом, когда мы уже не различали торопящихся по дороге призрачных путников. Пальцы Элис выскользнули из моих, и рука моя безвольно упала на камень.

Мы не разговаривали друг с другом — о том, видели ли мы или чувствовали одно и то же. Так никогда я об этом и не узнал. Мы лежали как бы сами по себе в этой тишине, укутанные в плащи, пытаясь заснуть после этого видения. И той ночью я спал крепко.

Утром я проснулся позже своих спутников. Джсрвон занимался лошадьми, они уже были оседланы, а на пони была навьючена его поклажа. Элис присела на колено, занятая укладыванием припасов в сумки. Когда я встал, она махнула рукой в сторону куска хлеба рядом с собой, отдав пакет с оставшейся едой Джервону.

Он остался на месте, но Элис приподнялась и стояла рядом со мной, пока я дожевывал этот высохший хлеб, мечтая о куске горячей свинины, которую мне так редко доводилось отведывать с тех пор, как несколько лет назад я покинул Ульмсдейл.

— Керован, — вдруг произнесла Элис. — Нам предстоит расстаться.

Сначала я даже не понял. А потом уставился на нее, требуя объяснений. Под ее глазами темнели синяки от чрезмерной усталости, лицо казалось изможденным, будто она побывала в каком-то сражении. Она коротко махнула рукой — но не призывая силу, а скорее выражая беспомощность.

— Нам… нам запрещено…

Я вскочил на ноги, забыв о еде. Что случилось за то время, что я спал, после восхода солнца? Кто запретил?

Она глядела теперь не на меня, а в сторону дороги, прямой, побелевшей под лучами солнца. И на ее лице я увидел горячую решимость, такую же глубокую, как выворачивающая душу скорбь, которая таилась во мне. Ей могли предложить все чудеса света, и тем не менее я знал, что она и не прикоснется к ним.

— Эта дорога не для нас… пока не для нас… пока…

В ее глазах застыла печаль, а в голосе прозвучали всхлипы.

— Но ты… ты ведь говорила… — я запнулся, как ребенок, который пытается узнать у взрослых, почему мир такой изменчивый.

— Когда я говорила тебе, что мы поскачем вместе… тогда я думала, что так и будет. Быть может… быть может, нас — Джервона… и меня… — нас изучали и пришли к выводу, что мы не нужны, — было просто мучительно видеть ее разочарование. — Поверь, мы не можем идти дальше. Только тебе идти по этой дороге, Керован. Возможно, мы уже выполнили свою роль, приведя тебя сюда, как и раньше, сопровождая твою леди. Ведь не просто же так мы встретились с вами обоими. Однако, что бы это ни было, теперь задание выполнено. И если когда-нибудь предоставится возможность нам послужить тебе — тогда вспомни о нас, Керован, — когда вступишь во владение своим наследством. Может быть, мы… Нет, скачи один… навстречу своей судьбе, веришь ты в это или нет.

И если придет такое время, — продолжила Элис, и выражение ее лица не изменилось, я по-прежнему слышал искорку надежды в ее голосе, — когда нам удастся беспрепятственно пройти по этой дороге, и никто не остановит нас — вот тогда, Керован, ищи нас и будь уверен, что придем мы с радостью. И с настоящего времени мы будем только ждать… сражаться и познавать… пока по этой дороге еще можно идти.

Я пожал ей руку и почувствовал, что она вздрогнула. Элис больше ничего не сказала, лишь вскочила на коня. Потом я пожал руку и Джервону. Он смотрел главным образом на Элис, будто, каким бы тяжелым ни было бремя которое она несла, он разделял его с нею. Они уехали ничего не сказав на прощание, и я стоял и следил за ними, а рядом стояла кобыла Джойсан и пони с поклажей на которого они нагрузили все свои припасы, последний их жест доброй воли для меня.

Они возвращались по дороге назад, оставляя меня в полнейшем одиночестве, и все во мне восставало против этого. Но все так же ощущал я такую силу в словах Элис, что не мог подобрать подходящего убедительного аргумента, чтобы вернуть их.