Роджер Желязны - Знак единорога

— Очень основательно.

— Но зачем убили Кэйна? — спросил Рэндом. Затем, в перерыве между пережевываниями, сам и ответил на вопрос: — А для того, чтобы, как только глушанут тебя, корона тут же отвалилась детишкам Клариссы. Мне пришло в голову, что Блейс еще жив, и он — следующий на очереди к трону. Ведь тело-то так и не нашли. Моя догадка такова: после вашего нападения он козырнулся к Фионе и вернулся в Тень, чтобы перестроить силы, оставив тебя в руках Эрика, что, как он надеялся, будет равнозначно твоей смерти. Наконец, он созрел для нового хода. Они убили Кэйна и попытались убрать тебя. Если они действительно в союзе с чернодорожной ордой, то могут устроить еще один приступ с этого румба. Затем он мог бы сделать то же самое, что сделал ты, — прибыть в решающий миг, обратить в бегство захватчиков и вступить в город. Ну а здесь он оказался бы следующим на очереди и первым по силе. Просто, как колесо. Исключая лишь то, что ты выжил, а Брэнд вернулся. Если мы намерены верить Брэндовым обвинениям в адрес Фионы, — а я не вижу причин, по которым нам не следует этого делать, — тогда все вытекает из их изначальной программы.

Я кивнул.

— Возможно, — сказал я. — Как раз об этом я и расспрашивал Брэнда. Он признал такую возможность, но не пожелал сообщить, жив ли Блейс. Я лично думаю, что Брэнд лжет.

— Почему?

— Возможно, хочет совместить месть за свое заключение и покушение на свою жизнь с избавлением от препятствия в моем лице к собственному наследованию. По-моему, Брэнд чувствует, что я пойду в расклад по плану, который он развивает, торгуясь с черной дорогой. Разрушение его интриги и ликвидация дороги заставит Брэнда выглядеть более чем бледно, особенно после всей этой епитимьи, которую он на себя наложил. Затем, быть может, он воспользуется шансом… или подумает, что воспользовался.

— Так ты тоже полагаешь, что Блейс еще жив?

— Нутром чую, — сказал я. — Полагаю, в общем.

— Какие же у них могут быть силы?

— Более высокий уровень обучения, — сказал я. — Фиона с Брэндом уделяли особое внимание Дваркину, пока все остальные потворствовали в Тени своим страстишкам. И похоже, они смогли ухватить принципы покруче, чем мы все вместе взятые. Они знают больше и о Тени, и о том, что лежит за ней, больше об Образе и больше о Козырях, чем мы. Вот поэтому Брэнд смог отправить тебе послание.

— Интересная мысль… — задумчиво сказал Рэндом. — Ты думаешь, могли они избавиться от Дваркина после того, как разузнали от него достаточно много? Это уж точно могло ограничить доступ к знанию, если с Папой что-нибудь случится.

— Такая мысль мне в голову не приходила, — сказал я.

И я задумался, могли они совершить что-нибудь, что повлияло бы на разум Дваркина? Что-то, что сделало его таким, каким он явился мне в последний раз? Если да, осведомлены ли они, что он до сих пор жив? Или они предполагали его полное уничтожение?

— Да, интересная мысль, — сказал я. — Полагаю, это возможно.

Солнце дюйм за дюймом ползло вверх, и еда взбодрила меня. В свете утра не осталось ни следа Тир-на Ног’т. Мои воспоминания о нем уже перетекли в образы затуманенного зеркала. Ганелон сходил за единственной оставшейся памяткой — рукой, — и Рэндом упаковал ее вместе с тарелками. При свете дня первые три ступени куда меньше походили на лестницу и куда больше — на бесформенный уступ скалы.

Рэндом мотнул головой.

— Назад поедем той же дорогой? — спросил он.

— Да, — сказал я, и мы полезли в седла.

Пришли мы по тропе, которая вилась вокруг Колвира к югу. Путь был долгий, но более гладкий, чем дорога за гребень горы. Пока бунтовал бок, у меня появилась дурная склонность постоянно баловать себя.

Итак, мы взяли вправо, двигаясь колонной, Рэндом — во главе, Ганелон — в тылу. Тропа мирно бежала вверх, затем резко сбрасывала вниз. Воздух был холодноват, он нес ароматы зелени и влажной земли, достаточно неожиданные для столь стылого места и на этой высоте. Заблудшие ветра из лесов далеко внизу, решил я.

Мы дали лошадям волю на тот неровный шаг, что удобен им при скачке по склону вниз — и вверх, на следующий подъем. Как только мы приблизились к гребню, конь Рэндома заржал и попятился. Рэндом тут же осадил его, а я огляделся по сторонам, но не увидел ничего, что могло бы напугать животное.

Добравшись до гребня, Рэндом сбавил темп и крикнул нам:

— Гляньте-ка на восход, а?

Тяжело было удержаться от доброго слова, но я не стал делать замечаний на этот счет. Рэндом редко предавался сантиментам по поводу растительности, геологии или освещения.

Но я и сам чуть не рванул поводья, как только оказался на вершине: солнце превратилось в фантастический золотой шар. Оно было в полтора раза больше своего нормального размера, и такого странного окраса я раньше не видывал. Какие-то необычайные фокусы творило солнце с краем океана, что вплыл в поле зрения над кромкой следующего подъема, а оттенки облаков и неба были чертовски замысловатыми. Но я не остановился, хотя внезапная яркость была почти что болезненной.

— Ты прав, — сказал я, следуя за Рэндомом в очередную долину. У меня за спиной Ганелон к месту и ко времени фыркнул ругательство.

Когда я проморгался от цветового фейерверка, то заметил, что растительность в сем маленьком кармане небес стала куда гуще, чем мне помнилось. Мне казалось, что были здесь кучки низкорослых деревьев и лоскутья лишая, а на деле оказалось — пара дюжин деревьев, более рослых и зеленых, вопреки моей памяти, и пучки трав здесь и там, и лоза-другая, смягчающие очертания скал. Но с момента своего возвращения я проходил этим путем один-единственный раз, да и то в сумерках. И я подумал: вероятно, это и есть источник тех ароматов, что нахлынули на меня раньше.

Когда мы пересекли долину, показалось, что следующая небольшая впадина еще шире, чем я помнил. К тому времени, как мы преодолели ее и вновь вышли на подъем, я был в этом уверен.

— Рэндом, — позвал я, — эти края изменились за последнее время?

— Трудно сказать, — ответил он. — Эрик нечасто выпускал меня на улицу. Кажется, чуть обросли.

— Долина словно стала больше… шире.

— Да, точно. Я думал, что мне это просто почудилось.

Когда мы достигли следующего гребня, меня не ослепило вновь, поскольку солнце было перекрыто листвой. Участок перед нами зарос деревьями значительно гуще, чем тот, что мы только что миновали… и они были больше и росли чаще. Мы натянули поводья.

— Я не помню этого, — сказал Рэндом. — Даже если ехать глухой ночью, не заметить такого нельзя. Должно быть, мы свернули не туда.