Евгений Немец - Корень мандрагоры

— Ну и что? Какая разница?

— У тебя же был вроде парень.

— Уже две недели как нету.

— Что так?

— Он балбес. Бал-бес.

— Ты по нему скучаешь?

— Ты просто ужасно несносен!

— Считай, что это ревность.

— Врешь ведь!

— Ну и что? Какая разница?

— Еще и дразнится!..

Белка жила понятием «здесь и сейчас». Прошлое было для нее исчезающим на солнце фантомом, а вечность — вряд ли длиннее пары недель. Но здесь и сейчас был я, и я подумал: «Какого черта?»

И сказал:

— Вино — это виноградная кровь. И у нас, Бельчонок, она закончилась.

Она ответила:

— Странно… Знаешь, ты первый, кто так меня называет.

Я был уверен, что такого не может быть, но разве это имело значение? Эта невинная ложь, банальная, как алюминиевая ложка, — она меня умиляла. Правда — это не то, что мы хотим услышать, это то, что нам необходимо почувствовать. Женщины обретают ее с рождения, но за всю жизнь так и не могут научиться вплетать ее в речь или действия, мужчины же находят ее в словах и поступках, но так и не постигают сердцем. Правда всегда где-то между мужчиной и женщиной. Чтобы ее найти, нужно закрыть глаза и протянуть руку… Белка схватила меня за палец, я открыл глаза, она заговорщицки улыбнулась, сказала:

— Пошли. Только тихо. Если мы разбудим соседку, вони будет на весь этаж. Она и так меня терпеть не может.

— Давай лучше ко мне. У меня соседей нет.

— Зато у меня есть полбутылки красного чилийского… Если только эта сучка его не высосала. Не должна, я спрятала… Да и не хожу я по ночам к незнакомым парням!

Аргумент был более чем убедительный. Я засмеялся.

— Ну что ж, пошли к тебе.

— Гвоздь?

— Тут я.

— А ты правда такой, как я думаю?

— Нет, скорее всего.

— Зачем ты врешь?

— Чтобы распалить твое любопытство.

— А тебе это важно?

— Нет.

— Нет?!

— Мы сегодня все время говорим только «нет». Ни разу не сказали «да». Я решил не нарушать эту традицию.

— Вот же умник! И поэтому ты сказал «нет»?

— Точно.

— Ну ладно, можешь для разнообразия сказать «да». Так что для тебя это важно — распалить во мне любопытство?

— Да.

— Правда?

— Правда.

— Я тебе нравлюсь?

— Очень.

— Ты распалил мое любопытство еще в вагоне метро, дурачок…

А потом мы добрались до ее комнаты, застали соседку спящей тревожным сном, устроились на полу возле Белкиной кровати и в крошечном пятачке света от настольной лампы пили красное чилийское, громко шептались и хихикали, так что соседка недовольно ворочалась во сне, а мы от этого хихикали еще сильнее… Наконец, измотанные напряженным днем, алкоголем и магией июльской ночи, мы погасили свет и как были в одежде, повалились на кровать. Белка уткнулась носом мне в шею, левую ладошку положила на мою щеку и тут же заснула. Уставший беспомощный зверек, нашедший защиту на моей груди и под моим подбородком.

Я провел ладонью по ее волосам, они были очень сухие, пахли ромашкой и чуть-чуть полынью, они тянулись навстречу моим пальцам и едва заметно светились. В кромешной темноте комнаты я лежал, смотрел в невидимый потолок, как в бесконечность, слушал ровное посапывание Белки и наполнялся спокойствием и умилением. Я пытался понять, что же такое происходит? В жизни, которая была не моей, в этом безбрежном океане мутной холодной воды, меня окружавшей, вдруг показался маленький белый парус, удивляющий своей белизной, да и вообще — самим фактом своего существования. Малюсенькая яхта шла прямиком к моему острову, и я знал, что она хочет меня спасти. У меня были женщины — красивые, сексуальные, чуткие и заботливые, но ни с одной из них я не испытывал такого умиротворения. Может, потому, что они не нуждались в защите?.. С этими мыслями я погрузился в мерный глубокий сон.

— Гво-о-о-зди-и-и-к…

— М-м.

— Ты спи-и-и-ишь?

— Угу.

— Ладно, спи. Соня.

Я почувствовал ее палец на своем лбу, приоткрыл один глаз, спросил:

— Что ты делаешь? Белка хитро улыбнулась:

— Я тебя заколдовала. Я нарисовала на твоем лбу магический знак подчинения. Теперь ты мой.

— Нарисуй его на бумаге, я его запомню, а когда ты уснешь, то же самое сделаю с тобой.

— Я не могу, дурачок. Это же волшебный знак, каждый раз он другой.

— Понятно, — я улыбнулся. — Но это нечестно.

— Ага!

Я оглянулся, в комнате никого больше не было.

— Где твоя соседка? — Я кивнул на пустую кровать.

— А кто ее знает. Наверное, готовит себе диетический салат.

— Она не удивилась моему присутствию?

— Она спросила, где я тебя нашла. А я ей сказала: в метро. Может быть, она тоже пошла в метро искать себе Гвоздика…

Белка лежала у меня на груди. Она сложила пальцы рук в замок и умостила на них подбородок. В ее глазах искрилось лукавство. Я обнял ее, но она уперлась ладонями мне в грудь, приподнялась и заявила:

— Ты долго дрых. Я уже купила тебе зубную щетку и вскипятила чайник. Я не буду с тобой целоваться, пока ты не почистишь зубы.

Я засмеялся. У меня появилось чувство, будто наши отношения начались не вчера, но им уже много лет. Все было так естественно и так просто, что даже не было повода удивляться. Мы оказались достаточно сильны и настойчивы, и мудрая Вселенная, улыбнувшись шалостям своих детей, сделала нам поблажку — она растянула эту ночь в целую жизнь. В тот момент мне показалось, что я кое-что понял про счастье. Я сказал:

— Тогда слазь с меня быстрее, я побегу чистить зубы. Как же мне жить целый день, не поцеловав утром моего Бельчонка?

Она улыбнулась, но отпускать меня не торопилась:

— Вот! Мой знак работает! Хороший послушный Гвоздик! Расскажи мне сначала, что тебе приснилось. Ты знаешь, что сны остаются в глазах и их надо рассказывать прежде, как умоешься?

— Правда?

— Правда. Потому что ты можешь смыть краски, и тогда сон будет не такой яркий. Рассказывай.

— Мне снилось, что я стою на крошечном острове, таком малюсеньком клочке земли, а вокруг бушует океан. Небо темно-серое, вода ядовито-зеленая, ветер холодный и сырой. А на горизонте — там маленькая красивая яхта и у нее белый парус. Она плыла ко мне.

— Это я! Яхта — это я! А ты — сердце урагана.

— Кто?!

— Океан бушует везде, но только не на твоем острове, глупенький. Почему? Потому что в центре урагана спокойнее всего. Моя яхта плывет к тебе, потому что ты — самый надежный участок планеты. Я поняла это еще вчера. В метро. И такой сон ты хотел смыть! Ну, теперь иди умывайся.

Я чистил зубы и думал, что в беззаботной болтовне Белки куда больше смысла, чем кажется на первый взгляд. Даже не смысла, а какой-то чисто женской проницательности и мудрости. Я был сердцем урагана, потому что носил в себе центр вселенского спокойствия, а мир — он всегда бурлил и бесновался. Ей хватило минуты, чтобы все это ощутить. Мне же потребовалось почти двадцать лет, чтобы это понять.