Сергей Осипов - Луна над Лионеей

Тут она вдруг сообразила, что сегодняшнее заседание Большого Совета не было ее дебютом в Лионейской политике, что ее подлинный дебют уже состоялся, причем довольно давно – когда она сбежала из Лионеи, прихватив с собой Иннокентия, а потом пустилась на поиски Дениса; а может быть, и еще раньше, когда она выпустила Иннокентия из подвала в доме Гарджели, а может быть…

В любом случае, если политика – это умение влиять на события, то Настя безусловно влияла, но не когда сидела серой мышкой между Амбер и Фишером, а когда посылала всех к черту и делала какие-то вещи, которые поначалу казались катастрофой, ужасной ошибкой, но в итоге оказывались единственно верным решением.

И в следующий раз…

Телефонный звонок оборвал эти далеко идущие рассуждения. Настя привычно потянулась к большому стационарному телефонному аппарату с кучей кнопок, но потом сообразила, что звонит ее мобильный телефон. И это означало, что звонят ей не из дворца, а скорее всего даже не из Лионеи. Настя посмотрела на дисплей – длинная цепочка цифр ни о чем ей не говорила.

– Слушаю, – сказала она, а потом действительно долго и молча слушала.

12

Король Утер, конечно же, любил свою мать и признавал за ней право интересоваться делами сына. Просто иногда это право осуществлялось весьма своеобразно. Без особых церемоний выгнав Амбер («здесь не место детям») и Фишера («у нас будет исключительно семейный разговор»), королева-мать сплела длинные сухие пальцы в подобие молитвенного жеста и молча уставилась на своего сына. Ее лицо было скрыто под траурной вуалью, но Утер не сомневался в том, что сейчас на него устремлен пристальный взгляд; это была безошибочная материнская тактика – смотреть и молчать, чтобы в конце концов Утер заговорил первым и оказался в положении обороняющегося и безусловно виноватого, причем во всем сразу. Королева-мать была высокой и худой женщиной, еще более высокой и худой она казалась из-за широкополой шляпы и доходящего почти до пят простого черного платья с широким тугим поясом; игнорировать ее молчаливое присутствие в небольшом пространстве зала заседаний было невозможно, даже если бы это была не мать короля Утера Андерсона, а безвестный визуальный объект.

И Утер сдался. Опять.

– Ты обещала семейный разговор, – сказал он. – Я слышу только тишину.

Ее лицо все так же было скрыто вуалью, но Утер отдал бы на отсечение какой-нибудь не очень важный палец, что королева-мать удовлетворенно улыбнулась. Когда король последний раз видел улыбку матери, это было похоже на трещину в иссохшей пустынной почве – зрелище, которое не захочешь сфотографировать, поставить в рамочку и держать на письменном столе.

– Утер, ты совсем не следишь за собой, – сказала мать.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты неприлично растолстел. И в таком виде ты собираешься выходить на поединок?

От такого выпада Утер рассмеялся. Он только что пропустил удар, внезапный и в чем-то даже остроумный, причем это были еще только цветочки, два-три балла по двенадцатибалльной шкале материнского недовольства.

– Может, еще и не будет никакого поединка, – ответил он. – Завтра мы продолжим заседание…

– К демонам заседание, Утер. Почему этот вампир вообще еще жив? Почему его не убили на месте?

– Нужно было провести следствие…

– К демонам следствие. Если бы ты убил вампира на месте, сейчас не пришлось бы заниматься этими глупостями. Теперь вот что. Ты помилуешь этого вампира…

– Ни за что.

– Отпустишь его на все четыре стороны. А через пару месяцев кто-то из верных тебе людей…

– Нет, нет…

– Людей, Утер, а не всякой инородной швали, которой ты себя окружил… Кто-то надежный пусть прикончит этого наглого вампира.

– Отличный совет. И вампиры, конечно же, не догадаются, что это…

– Они догадаются и зауважают твою силу, Утер. А вот если ты по любому пустяковому поводу станешь выскакивать на арену поединков, рискуя своей жизнью и судьбой Лионеи, ни одна самка оборотня не станет тебя уважать. Твои предки, Утер, удержали власть не потому, что всегда бездумно исполняли Протокол, а потому, что умели применять силу. В нужное время. Нужным способом.

– И, по-твоему, сейчас подходящее время для обмана и убийства?

– Тебе не нравятся эти слова? Но ты уже большой мальчик, Утер, ты не должен бояться слов. Если хочешь, я поговорю с Фишером, он ловит такие идеи на лету, но я-то хотела, чтобы решение исходило от тебя, короля Лионеи.

– Решение будет принято завтра, на Большом Совете.

– Боже, – брезгливо протянула королева-мать. – Ты действительно веришь в то, что говоришь? Веришь в такое решение? Утер, твои братья мертвы, твои сыновья разбежались… И вот теперь твое решение – поиграть в гладиаторов на потеху всем Великим Старым расам?

– Двенадцать лет назад я застрелил канцлера подземных стражей, – напомнил Утер. – Ты не возражала тогда.

– Убрать обнаглевшего карлика было нашим долгом, к тому же у тебя тогда были сыновья, Утер, и если бы ты дал себя убить, я бы воспитала Александра и Дениса должным образом. А теперь… «Духовное путешествие», надо же, никогда не слышала большей глупости! Или…

Королева вдруг резко подалась вперед, словно падая, и Утер испуганно протянул к матери руки, но та оперлась о трость, встала, едва не касаясь шляпой потолка – по крайней мере Утеру так показалось – и голосом холоднее гренландского ледника проговорила:

– Утер Андерсон, не собираешься ли ты сдохнуть на этой арене, чтобы вернуть своих сыновей в Лионею? Не думаешь ли ты, что, потрясенные смертью отца, они тут же прозреют, осознают свое отступничество и ринутся исполнять свой священный долг?

– Нет, – сказал Утер и для убедительности фыркнул. – Конечно, нет. Какая глупая идея.

Он ждал, что мать на этом не остановится, и лихорадочно подыскивал аргументы, которые должны были разубедить ее, сбить с толку, отвлечь от этой неожиданной догадки, которую можно было объяснить то ли невероятной старческой мудростью, то ли редкой разновидностью старческого безумия, то ли опасным гибридом этих двух состояний. Но ледник замер столь же внезапно, как и двинулся всего минуту назад, королева-мать устало вздохнула и заговорила голосом пожилой женщины, которая, конечно, хотела бы помочь, но раз уж ее слова пропускают мимо ушей, что ж…

– Проводи меня. Утер. Я хочу отдохнуть.

По дороге в свои покои королева принялась рассказывать сыну про свою поездку в Китай, и через некоторое время Утер ощутил себя совершенно обычным мужчиной, который прогуливает свою престарелую мать, трансформируя любовь в терпение; он почти забыл про сказанное матерью и воспринял как само собой разумеющееся, когда на пороге своей спальни королева-мать обернулась и дотронулась до щеки Утера, вероятно, сообщая этим прикосновением, что, несмотря на все сказанное и сделанное, она все же его мать, и она безусловно любит его. А то, что она иногда таким бесцеремонным образом вмешивается в королевские дела, это тоже любовь, именно любовь и ничто иное.