Андрей Лазарчук - Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга II

Познание зла, сказал он.

Потом вложил в руку Алексея обнажённый меч. Аникит.

Познание добра, сказал он. Нож перерезает верёвку.

Алексей посмотрел вверх. Звёзд не было. Неба тоже не было.

Петля затянулась на его шее.

Ступай…

Он ступил в пустоту.

Все, кого я люблю, – помогите мне достойно принять то, что я узнаю.

Долго-долго-долго не происходило ничего…

Мелиора. Село Лаба

Чародей Ефраний пришёл к Артемону Протасию в тот момент, когда стратиг собрался наконец поесть. Что-то, державшее Протасия последние дни в страшном предпоследнем напряжении, вдруг исчезло. Это походило на внезапное опьянение шипучим вином. И следовало не просто перекусить, а набить до отказа желудок, чтобы… чтобы не произошло чего-то глупого.

– Садись, – кивнул он чародею. – Всё ещё постишься?

– Нет.

– Тогда – компанию мне составишь?

– У тебя же только мясо.

– Сейчас принесут кашу… – говоря, он налил чародею кружку ледяного молока. – Что случилось?

– Они ушли. Ночью их было довольно много, утром мне показалось, что стало меньше… Сейчас – не осталось ни одного.

– Не спрятались? Именно ушли?

– Да. Птицы видели уходивших.

– И куда же они двигались?

– На восток.

– Не может быть.

– Мне тоже так кажется. Но это факт.

– Ты пей молоко-то, пей… вот и кашку принесли… Ефраний, друг мой. Не в обиду, но скажу. Ты же сам знаешь, что с ними чародей был, которого ты…

– …которому я не соперник. Конечно. Больше тебе скажу, стратиг: небывалой силы чародей с ними. Небывалой. Дикой. И явно – из молодых. Малоучёный. Не битый. Предерзкий. Этот, которого повязали вчера, – мышь по сравнению с ним. Боится страшно. А ведь я и его-то еле-еле остановил, еле-еле устоял сам. Такие вот дела…

– Так ты думаешь, это… не тот? Ещё и другой остался?

Ефраний молча положил в рот ложку каши. Мучительно проглотил. Запил молоком.

– Это обычный, – сказал Ефраний. – Из школы Така Иристоподия – той, что в пригороде Порфира. Я его даже помню немного. Встречались раньше. Нет, главным у них другой, другой… – он замолчал и стал смотреть куда-то мимо Протасия. – Во всех смыслах – другой… Да. Ты ждёшь ответа. Задал вопрос. Отвечаю. Идут они на восток, это несомненно. На приманки наши плевать хотели. Что им там нужно…

– Но ведь мы же их там прихлопнем. На Востоке.

Ефраний проглотил ещё ложку каши – уже легче.

– Не знаю, – сказал он. – Третьёго дня мы вот огневыми боями их разбили. Может статься, и у них за пазухой что-то спрятано…

Где-то

Вдруг что-то засветилось под потолком, и дверь откатилась так бесшумно, что на миг подумалось: ничего этого нет, видимость, мираж. Но человек, вошедший сюда, был более чем телесен. Гора очень жёсткого мяса с костями… и очень другое лицо: тонкое и грустное, с опущенными уголками глаз и уголками рта. И сами глаза: чёрные, влажные, бездонные… ничего не нужно человеку, кроме таких вот глаз. При этом – костюм киношного злодея: широкие штаны с оттянутыми карманами, толстенный и в ладонь шириной ремень, чёрный кожаный жилет на голое тело…

– Ну, здравствуй, – сказал он, и голос был подстать глазам. – Здравствуй, долгожданная.

Это лицо не было приспособлено для улыбок, но сейчас оно казалось почти приветливым. Но губы, кажется, потрескались…

Что-то возникло и тут же пропало перед внутренним взором – мгновенно, как при вспышке. Отрада покачнулась.

– Здравствуйте… – сказала она, преодолевая какое-то внутреннее сопротивление.

– Не узнаёшь… – уголки рта вновь опустились. – Что ж, Пафнутий говорил, что может такое стать… Правда, не узнаёшь?

Она покачала головой.

– Я… – начал он и сделал маленький шаг вперёд, – твой… – и ещё маленький шаг, – отец…

Отрада непроизвольно отступила.

– Настоящий отец… – шаг, – подлинный отец…

Она почувствовала, как под колени ей упёрся край лежанки, и скользнула влево. Человек остановился. Но глаза его не отпускали. Он лишь смотрел, не поворачивая головы, и можно было зайти ему за спину, но всё равно ощущать этот взгляд. Она знала, что теперь это надолго.

– Ты всё равно здесь – и будешь здесь, – сказал он тихо. – Я так хочу, а всё, чего я хочу, происходит. И вот ещё, чтоб ты знала: твой возлюбленный мёртв. Его повесили на сухом дереве.

– Что? – не поняла она.

– Два часа назад Алексея Пактовия, кесарского слава, ученика чародея Филадельфа и чародея Истукария, повесили на верёвке за шею. На сухом дереве. Эта казнь не позволяет душе расстаться с телом до самого дня Восстания мёртвых. Но это уже ничего не значит для тебя. Ибо никакого Восстания не будет…

Отрада почему-то опустила взгляд. Будто кто-то снизу пытался привлечь её внимание, подать ей сигнал. Но это были всего лишь её собственные руки. Она смотрела на них, не понимая. Руки как руки…

– Это уже третье известие о его смерти, которое я получаю от других людей, – сказала она. Голос был ровный, и это удивляло. – И много раз…

– Это ничего не значит. И весь ваш опыт, дочь моя, здесь ничего не значит. Я оставляю вас – ненадолго. Гуляйте. Слушайтесь Аски. Она дурного не скажет.

Он щёлкнул пальцами, и тут же раздался весёлый цокот коготков по плитам пола. Из-за спины человека выбежала, виляя хвостом, большая рыжая собака и широко улыбнулась Отраде.

У собаки было человеческое лицо. Очень знакомое лицо.

Мелиора. Юг. Целебные воды

Поздним утром в дверь комнат "Зелёного яблочка", которые снял для себя Камен Мартиан, забарабанили. Камен продрал глаз, приподнялся. Денщик уже отпирал. На пороге стоял Венедим.

– И что ты думаешь?! – хохоча, сказал он, и потряс над головой какой-то бумагой. – Невесту опять украли!

– Ф-фу…– Камен помотал головой. – Радуешься, да? Ну, радуйся…

– Радоваться нечему, – сказал Венедим, – но ведь смешно. Согласись, что смешно, – он сел на плетёный стул.

– Будет смешнее, если ты сейчас эту штуку раздавишь… – под мягкий треск сказал Камен, но Венедим успел вскочить. – Кто украл-то, известно?

– Известно. Видели люди, как её вели на конкордийскую баргу. Ту, что меловой камень перевозит.

– Ну, значит, точно не они. Раз уж людям это показали…

Венедим нахмурился.

– Что-то не то ты говоришь, тысячник. Пил, небось…

– Пить мне теперь долго нельзя, чаровница запретила. Парила меня с полуночи до рассвета, так я и сплю, проснуться не могу. А про то, что ты подумал… Это ведь я сейчас тысячник войсковой конницы, а был-то – легатом, сотником конной стражи. Со всякими грабежами да насилиями люди к кому обращались? Вот то-то же… Ну, что? Ехать надо, разбираться на месте будем…