Екатерина Казакова - Наследники Скорби

Вот тогда-то и вспомнились слова Донатоса. Сладкой патокой ученье в Цитадели теперь казалось, а наставник — мамкой ласковой. Всего и дела у послушников — урок твердить да старших слушать. Ни забот тебе, ни хлопот. Ныне же только успевай оборачиваться. Иной раз вернешься в тройку, а там уж новая сорока. Переоденешься, лошадь переменишь, кусок в зубы схватишь, да и обратно.

А еще жара эта.

От нее, казалось, даже Ходящие одурели. Каждую ночь под стенами посада выли и рычали волколаки. Ратоборец едва успевал отыскивать лежки и вырезать Стаи. Замаялся. Одни глаза остались. Хвала Хранителям, что пожары еще нигде не вспыхнули. По правде, не три обережника такому городу нужны, а шестеро-семеро, вот только где набраться их…

Скорей бы зима. Там хоть упыри худо-бедно угомонятся…

Тамир еле дождался приезда Радда. Тот, загорелый дочерна, рассказывал, что задержало в пути:

— Жара… Старики мрут — тяжко им в пекло такое. Дети тонут частенько. Разок пришлось за день пятерых покойников отчитать. Утром, думал, сам не встану…

Колдун качал в ответ головой и думал, что этак его обратная дорога до Цитадели растянется на полгода.

— Лесанку опоясали, знаешь? Нет? Она Дивена по всему ратному двору катала, а потом ладонь ему ножом к земле пригвоздила, — меж тем продолжал вещать Радд. — Нэд аж пятнами весь пошел. Особливо, когда она рану при всех исцелила. Теперь говорят, будто из обережников нет ее сильнее. Ты б видел лица креффов…

Но рассказ Радда не позабавил Тамира, наоборот, вызвал прилив забытой уже тоски. Сердце тихонько ёкнуло. По сей день помнил, как та, которую он считал единственным близким человеком — другом считал! — словно подлый враг ударила в спину. Почему? За что? Как смогла променять того, с кем делила хлеб и кров, на дикую кровожадную тварь? Отчего забыла все, чему учили?

Хотя… что толку теперь былое вспоминать? Нет уж ни Тамира того, ни той Лесаны. Умерли друг для друга. Вот только колдун и по сей день не мог простить вероломства. Чтобы простить, понять надобно, а он не понимал. И тяжельше муки смертной было ему встречать ее в Цитадели, видеть виноватое лицо и жестоко пресекать неловкие попытки начать разговор, вымолить прощение, вернуть то, что по дурости сама же и растоптала.

Потому, когда отправили девушку на выселки вместе с креффом, частенько ловил себя Тамир на недостойной, немужской мысли, что лучше было бы Лесане сгинуть где-нибудь в чащобе. Так сильны оказались его обида, досада и… острое сожаление, что уже ничего между ними не будет так, как прежде.

До сих пор он помнил, как все внутри цепенело от этой мысли. Как пусто и холодно становилось на душе. Казалось, будто смерть Айлиши и предательство подруги проломили на месте сердца сквозную брешь, и с той поры в эту брешь промозглый сиверко вытягивал все, что оставалось в жизни хорошего. Даже память об этом хорошем.

А ведь были когда-то у него верная подруга Лесана и девушка по имени Айлиша. Нежная, ласковая, красивая… Но обе бросили его. Оставили один на один с холодом Цитадели. Не объяснив ничего, не попрощавшись даже. И сколько дней и ночей он провел без сна — только Хранители ведают.

Сначала мучился, когда погибла Айлиша. Все пытался воскресить в памяти каждую минуту их близости, пытался понять — где и когда что-то сделал не так? Чем обидел? Как не заметил, как допустил? И искал причину то в себе, то в других. Но не находил. Не понимал. Перестал есть, потому что не чувствовал вкуса еды и не испытывал голода. Сама мысль о том, чтобы набивать пузо, когда единственная его любовь лежит в мерзлой земле каменоломен, казалась кощунственной.

Лесана тогда пыталась его растормошить, есть принуждала, но друг был, как тряпичная безвольная кукла. Ничему не внимал.

Его шатало. Он ни с кем не разговаривал, никому не перечил, покорно делал все, что ни прикажут. А самому казалось, будто не с ним все происходит, с другим кем-то…

Чем бы это закончилось, неизвестно, но спустя пару седмиц наставник сгреб его за грудки в мертвецкой и встряхнул несколько раз, будто пыльную тканку.

— Ты чего удумал? Уморить себя решил из-за дуры той малахольной?

Тамир смотрел на креффа с ненавистью и молчал.

Тогда Донатос схватил его за шиворот и поволок на верхние ярусы, подстегивая пинками и затрещинами. Крефф гнал послушника до своего покойчика, потом втолкнул туда, наподдав ногой по заду так, что Тамиру показалось — копчик промялся. Выуч растянулся на полу, но колдун тут же вздернул его на ноги, швырнул на лавку и придвинул горшок теплых щей, принесенных служкой.

— Жри.

Парень упрямо закусил губы и буркнул:

— Не хочу.

— Я сказал: жри. Будешь артачиться — выловлю Клесхову девку и отлупцую так, что ходить не сможет. А за что — придумаю. Послушников пороть, всегда повод отыщется.

Угроза возымела действие.

Выуч взялся за деревянную ложку и принялся вяло есть. Теплое хлебово растеклось по животу, согревая…

— А теперь лег, глаза закрыл, руки вдоль тела. И только шевельнись.

Он подчинился, недоумевая, что за диковинные приказы. Однако едва вытянулся на лавке, едва укрылся меховым одеялом и почувствовал в животе уютную сытость, как сладкое забытье заключило в объятия…

Юноша спал без сновидений. Не пришла к нему опять Айлиша с обезображенным смертью лицом, не плакала жалобно, не искала неведомого ребенка, не обвиняла.

Спасительная темнота сковала рассудок.

Тамир проснулся поздним вечером и с удивлением оглядел незнакомый потолок, чужие стены. Наставник дрых на соседней лавке. Негромко трещали поленья в очаге… Однако едва парень завозился, Донатос открыл глаза, со вкусом зевнул и сказал:

— Хватит бока отлеживать. Сутки прошли. Жри давай да в мертвецкую спускайся. Я через оборот приду, — с этими словами он перевернулся на другой бок и мгновенно заснул.

Послушник поел, впервые за многие дни испытывая голод и впервые чувствуя себя отдохнувшим, а не чуть живым. Привычную уже боль сменило глухое безразличие.

Это безразличие давало трещину только тогда, когда парню случалось встретиться с Лесаной. Девушка изредка выбиралась к нему и они подолгу говорили, утешали друг друга, как могли… А потом Лесана его предала. Только еще гаже, чем Айлиша. И снова он не знал причины.

Но в этот раз Тамир уже так не убивался. Хотя найти в себе сил на то, чтобы сказать креффам о проступке выученицы, юный обережник не смог. Лесану за это ждала смерть. А его самого Донатос наверняка заставил бы потом упокаивать дуру-девку, чтобы тоже свое получил.

Но не это пугало Тамира. Упокоить Лесану он бы смог. Вот только… его вины в случившемся было ничуть не меньше. Ведь и сам хорош. Дал крови выродку Ходящей.