Кирилл Клеванский - Колдун. Чужое сердце

— А ежели и запал? — вдруг ощетинился наш неунывающий друг. — Что с того? Или мне нельзя?

— Да боги с тобой, — вздохнул я. — Можно, конечно. Отчего же нельзя, если хочется.

— Отвали, Зануда. И не нужна мне никакая баронская дочка, служанка там была. Лилия…

— Понятно. — Ушастый как-то посерьезнел. Повисла неловкая тишина. Видать, чего-то я не знаю. — Это та, с косичками, что ли?

— Ага.

— Так она ж пропала, — со свистящими нотками в голосе сказал Пило.

— Ну-у…

— Вот же зараза! — восхитился эльф. — Значит, выкрал слугу? А печать-то, печать как сорвал?

Так вот, значит, в чем дело. Уважаю, безмерно уважаю Щуплого, спасшего человека, пусть это и любимая девушка, от участи рабыни.

— Да был алхимик один. Три шкуры с меня содрал, но дело сделал. — Тут Руст замолчал, а потом выдал: — Ушастый, ну-ка колись, от какой прынцессы сбежал?

— От самой прекрасной и замечательной. Волосы ее — как зелень молодого луга, глаза — как неба синева, кожа — чистый бархат…

— Стоп-стоп-стоп, — запротестовал я. — Я, конечно, понимаю, что мои вопросы ни к селу ни к городу, когда боевые товарищи начинают вспоминать свое бурное прошлое и яркую личную жизнь. Но я что-то не догоняю — какая, к демонам, принцесса?

— Самая…

— Самая обычная, — перебил его Пило. — А-а-а, ты ж не знаешь! Ушастый у нас эльфийский аристократ, сбежавший прямо из-под венца.

— Ну замечательно, — пробухтел я и даже как-то обиделся. — А мне, получается, рассказать не надо, такое мы не доверяем. Друзья, темные боги вас полюби, называются!

— Да брось ты. — За что еще уважаю Руста, так это за его бесконечный оптимизм. Хотя, наверное, все мы здесь оптимисты. — Забыли просто… Ну как-то мелочью оно стало. А потом ты с нами так плотно породнился — мы и не помним уже, что ты новенький.

— Ага, конечно.

— Ладно, — усмехнулся Ушастый. — Если молодым хочется послушать сказочку, то я не прочь рассказать. Так и так делать нечего, кроме как языками чесать.

— Только давай без своих заморочек, — взмолился Пило.

— Заметано. В общем, дорогой наш Зануда, ничего интересного в этой сказочке не будет. Жил-был младший сын дома Лунной Стрелы. Не было у него ни прав, ни власти, ни положения, ни наследства. Жил он как хотел: гулял, пил, снова гулял, в основном по бабам… прошу простить — по благородным эльфийкам, конечно. Но так оказалось, что все его старшие братья уже были женаты, а глава дома рвался к большей власти. И обручили гулену с младшей дочерью главы правящего дома. Молодой эльф подумал, что ему такое к демонам не надо, и сбежал из Предвечного леса.

— С чего вдруг? — не понял я.

— Так я шлюх не терплю. А кто принцессы, ежели не шлюхи? Их продают и их покупают, а мне брезгливо от такого.

М-да… Я же говорю, эльф непрост, да и правильные вещи говорит. На протяжении всех веков принцессы, как, впрочем, и младшие принцы, были разменной монетой, поводом для выгодной сделки, и этого не изменишь.

— Знаете, что меня беспокоит? — таинственно прошептал Пило.

— Ну? — чуть ли не хором спросили мы.

— Зануда меня беспокоит!

— Извини, друг, ты не в моем вкусе.

— Да к демонам тебя! — засмеялся он. — Валяемся мы, значит, вчетвером в кишке какой-то, душу свою изливаем, а ты отмалчиваешься. Давай-ка, брат, дабы не обижать товарищей, и ты расскажи нам слезливую историю.

Как говорится, этого-то я и боялся. С одной стороны, могу отшутиться, а с другой — если так поступлю, то действительно обижу друзей.

— Эх, уговорили. — Я по-старчески покряхтел и устроился поудобнее. — Была одна зазноба: в постели — как волчица, по жизни — мастерица. И был один юнец. Еще совсем безусый, кровь играла, ветер в голове. Ну и попытался он эту девку завалить. Все по науке сделал: напоил, разговорил и на сеновал повел, но так вышло, что батя у нее оказался тот еще огурец. Он меня заломал — и к страже. Юнца уж было на каторгу хотели продать, но тут его приметил странствующий воин. То бишь мой наставник. А дальше вы и сами знаете. Пять лет в лесу просидел, а там ощущается явный недостаток прекрасных дам.

Народ явно выпал в осадок. Помолчали.

— А чего-нибудь более ладного придумать не смог? — спросил Руст.

— Не-а, — не стал отпираться я. — Как-то соображалка не работает в такой обстановке. — Тут я буквально почувствовал возросшее напряжение. — Да ладно вам, парни, ну нечего мне рассказать. Не верю я в любовь, а она не верит в меня и старательно обходит стороной.

— Экий ты у нас особенный, — вставил Пило. — В богов не веришь, в любовь не веришь. А во что веришь-то тогда?

В квантовую физику и теорию струн, мать твою. Вот не люблю такие разговоры.

— Слышал когда-нибудь про Великую долину?

— Это ты про страну Вечной Радуги? — подал голос Ушастый.

— Ну вроде на эльфийском она так называется.

— И что с того? — спросил Пило.

— А вот в нее я и верю, — буркнул я. — Да и что-то расслабились мы. Поползли уже, а то не хочется загнуться от удушья.

Резко перевернувшись на живот, я дернул веревку, давая понять, что начинаю движение, и пополз вперед, прерывая этот не в меру затянувшийся привал.

— Мы еще продолжим этот разговор… — прокряхтел Пило, но тут же заткнулся. Ползти и одновременно разговаривать — не самая простая задачка.

Нет, брат, ты неправ. Я на такие темы и так-то не очень, а повторять уж точно не собираюсь. Да и не врал я, когда говорил, что не верю в явление под названием «любовь». Как бы ее не воспевали, сколько бы книг не было написано, фильмов — снято, историй — рассказано или постановок — организовано. Я все равно считаю это иллюзией. Что такое любовь? Всего лишь химический процесс в мозгу, сравнимый с приемом героина или эффектом от съеденной плитки молочного шоколада, ну или горького, кому как нравится. А если углубиться, то любовь — это вообще защитный механизм, созданный матушкой-природой. Люди — жесткие и безжалостные существа, готовые убивать себе подобных миллионами. Но при этом у них атрофирован инстинкт сохранения рода. Вернее, он изменен и извращен до неузнаваемости. Разве что юноши и девушки в пубертатном периоде еще хоть как-то схожи со своими четвероногими сородичами. А в принципе, не будь так называемой любви — человечество уже давно бы вымерло.

И что самое смешное — никто не задумывается, почему, скажем, во времена палеолита людское общество напоминало стаю, где все трахались со всеми, пардон за мой французский, и было вообще невозможно сказать, кто отец ребенка. Да и дети были общими — принадлежали стае. Потом в мезолите стали возникать кровавые конфронтации. Вот тогда впервые и появились роды, если их так можно назвать, а также общий закон, гласящий, что с сородичами спариваться нельзя. Но семей, и тем более любви, еще не было. И только в раннем неолите появились первые семьи и возникла любовь. Удивительно, да. Вот нет ее и нет, а тут раз — и на тебе, все счастливы и довольны. Можно, конечно, что-то вякнуть про развитие мозга и тому подобное. Но сути это не меняет: любовь — механизм, призванный заменить инстинкт и сохранить популяцию. И задери меня демоны, если я когда-нибудь приобщусь к компании тех, кто поглощен этой иллюзией, обычной, бесхитростной обманкой.