Жертвуя малым (СИ) - Медейрос Вольга

Четвертый набросок, танец или состязание. Угрюмые сосны и ели, одетые в пухлые снежные шубы. Круг людей, часть из которых, изломавшись, лежит, часть, приняв разнообразные позы, стремится наброситься на того, кто в центре. Он странный: длинный, узкий и будто бескостный, у него гуттаперчевые, извивающиеся, как змеи, руки, их много — с десяток, если не больше. Возможно, он просто изображен в движении, как он колышется, гибкий и не-человечески худой, как протягивает свои руки-змеи к окружившим его людям. Они крепки, поджары, одеты в нечто, больше всего напоминающее короткие меховые штаны. Их набухшие от напряжения мускулы прорисованы очень подробно: ноги атлетов пружинят, спины и плечи бугрятся мышцами, ладони сжаты в кулаки. На краю картины, особняком, опять стоит этот безлицый: вновь в угловатой позе, похожий на перебитого богомола, опустив голову, глядит он на свою раскрытую ладонь, по которой стекает к локтю яркое, источающее лучи сияние. Я вижу косу, обозначенную парой штрихов у него на спине, и, вздрогнув, понимаю, что это Соль.

Почерк тоже его, вглядевшись, сообразила я. Мелкий, бисерный, очень четкий, как будто он писал, глядя сквозь увеличительное стекло. Чьи же рисунки? Неужели он автор? Я часто видела, как он строчит что-то куриным своим почерком, но не припомню случая, чтобы застала его рисующим. Может быть, он просто подписал чужие наброски? Но кто тогда изобразил на них его самого?

Я взглянула на часы. Пора бежать. С сожалением я отложила дневник, подумав, убрала его на полку с книгами. Позже рассмотрю во всех подробностях. Неспроста ведь Соль советовал мне почитать собранную им литературу. Может быть, именно этот дневник он и имел в виду?

Я поспешно прихорошилась перед зеркалом, и помчалась в покои донны Фредерики. Близится всенощная, а с ней — долгая и изнурительная заупокойная служба, которую — впервые в истории храма — будут отправлять два высших жреца Империи. «Для полноты картины не хватает сподобиться лицезреть самого Божественного», — на бегу шутливо подумала я. Но, как показали дальнейшие события, боги, которые ведают людскими помыслами и желаниями, юмор мой в расчет принимать не пожелали.

Часть вторая

Волчий бог

Глава 7

Молох

Бодро стучали колеса, за окном проплывал величественный пейзаж восточного побережья. Океан, спокойный и лазурный в свете зари, и дымка Купольной границы на горизонте, сверкающая как жемчужные облака. Мое первое путешествие на поезде. И, наверное, единственное в такой компании.

Дон Август, большая часть его свиты, включая назойливых граций и учтивого секретаря Максимилиана, с которым мы были уже на «ты». В мое распоряжение предоставили отдельное купе: обитые красным бархатом диваны, занавески тонкого шелка, стоившие больше, чем весь мой гардероб вместе взятый, серебряная посуда и свежие цветы в миниатюрной вазе. Облачившись в легкий, расписанный серебряными лилиями на темно-сером фоне халат, я, развалившись на диване в свое удовольствие, лениво потягивала грейпфрутовый сок со льдом. Вентилятор работал почти бесшумно, в купе, в отличие от улицы, было довольно прохладно, и сок со льдом я пила скорее в угоду собственным представлениям о сибаритстве, нежели по необходимости. Две стражи назад, еще до полуночи, поезд тронулся с вокзала Саракиса, и все его благородные пассажиры, разместившись каждый в отдельном купе, изволили отдыхать после всенощной и последовавшего за ней хлопотного дня сборов. Праздник Лемурий в этом году выдался особенно напряженным, аристократы, насколько я могла судить, за прошедшие семь дней не спали вообще, да и мы, их помощники, едва выкраивали час-другой на отдых. К рассвету солнца, последнего в этом году дня, на который пришлась всенощная Лемурий, все мы, обычные люди, выглядели как бледные тени, в пору детишек пугать. А вот троица аристократов сияла как драхмы[13] свежей чеканки. Зато за прошедшие дни я отлично поняла, для чего дону Августу понадобилось брать в поездку не одного, а целых трех секретарей. Пока один, свалившись в изнеможении, спал, второй мог занять его место, а третий следил, чтобы первые двое ничего не перепутали в регламенте. У донны Фредерики я была единственной помощницей, но мне на выручку приходили старшие жрицы. Впрочем, это мне не сильно помогло, потому что Соль, неожиданно раскрывший инкогнито на первой всенощной в честь Лемурий, тоже не преминул воспользоваться моими услугами. Хвала богам и дону Августу, который поделился кадрами со своим заносчивым и бестолковым родственником.

Потягивая сок и наслаждаясь бездельем, а также воистину волнующим пейзажем, я лениво прикидывала, чем бы занять ближайшие несколько свободных часов. Перед отправлением, обрушившемся на меня как гром среди ясного неба, я мечтала только об одном — лечь и спать до самого приезда в столицу. Едва обустроившись в собственном купе, я даже отрубилась ненадолго, пропустив выезд поезда из Саракиса и смену суток, но вскоре проснулась посреди ночи. Видимо, факт отдельного купе, небывалой роскоши и чрезвычайно обходительного персонала поезда столь сильно поразил мое воображение, что больше сна не было ни в одном глазу. Мне хотелось вскочить и начать делать сразу несколько дел: написать письмо матушке, заказать ранний завтрак, состоящий из львиной доли перечисленных в меню дорогих блюд, отправиться с визитом в купе Максимилиана и провести время в приятной беседе. Последнее, увы, было невыполнимой мечтой: мой новый добрый друг наверняка спал, ведь последняя всенощная и последующие сборы в дорогу пришлись как раз на его смену.

Тщательно поразмыслив, я пришла к выводу, что исполнение двух желаний из трех — тоже, в общем-то, неплохо, и дернула свисающий с обшитой светлым дубом стенки купе шнурок. Не прошло и минуты, как в дверь, постучавшись, заглянула приветливо улыбающаяся проводница. Она поклонилась мне так, будто я тоже принадлежала к Императорской семье, и ласковым голосом осведомилась, чего мне угодно. Я потребовала письменный набор и, запинаясь, прочла названия нескольких блюд из меню. Выбор здесь был настолько изысканный, что я не понимала смысла трети знаков, входивших в наименования деликатесов. «Слушаюсь и повинуюсь», — ответствовала мне проводница, и бесшумно исчезла, приняв напоследок от меня опустевший бокал из-под сока. Дожидаясь ее возвращения, я уселась за столик, скрестив ноги, и глазела в окно, силясь рассмотреть в темноте местность, по которой мчался поезд.

Новый деликатный стук, и проводница почтительно возложила передо мной лакированную коробку с писчими принадлежностями. Бумага была двухслойная, матовая, розоватая, как лепестки поздней вишни. Уточнив, когда подавать завтрак, девушка оставила меня в одиночестве.

Я полюбовалась на изысканные кисти с щетиной из барсучьей шерсти, с вырезанным сбоку автографом мастера. Это был знаменитый Кандид Теллурий, внук прославленного Модеста Теллурия, написавшего такие известные картины как «Утро в бамбуковой роще», «Соловей и слива. Ранняя весна» и прочие, вошедшие в школьные учебники шедевры. Тушь, с выгравированным на ней изображением карпа, подставка для туши и серебряное пресс-папье составляли с кистями гармоничный ансамбль. Наслаждаясь сосновым ароматом, я натерла тушь, выбрала бумагу и с удовольствием принялась писать родителям пространное письмо, предвкушая, как они удивятся, когда получат его.

«Любезная матушка и почтенный папенька.

Пишу к вам в пору, когда молодая листва сияет.

Здоровы ли вы?

Я, вашими молитвами, здорова.

Смиренно прошу снисхождения за долгое молчание.

Итак, спешу известить вас о том, как проходят мои дни.

Вчера, 3-го дня второй декады месяца Сливовых дождей, завершилась последняя служба, посвященная умиротворению душ предков. Как писала ваша почтительная дочь в предыдущем письме, отправлял ее в этот раз Лучезарный дон Август, двоюродный брат Божественного, Верховный жрец Лукавого и воплощенный его представитель. Пятью днями ранее сей благороднейший муж при посредничестве своей Сиятельной племянницы и моей научной патронессы, донны Фредерики, на первой лемурийской всенощной принародно представил горожанам своего Божественного племянника, не достигшего покуда совершеннолетия и потому скрывавшего свою персону от любознательных очей газетчиков и их скорописных кистей. Ныне же, как, верю, изволили убедиться и вы, прочтя свежие новостные выпуски, ни имени, ни облика своего более не таящего и направляющегося в Столицу для аудиенции с Его Божественным Величеством Императором, да продлятся дни Его вечно! Я же, ваша почтительная дочь, выбрана сим юным аристократом в качестве сопровождающей, а также по научной надобности отправлена госпожой наставницей донной Фредерикой в Столицу, дабы разыскать в тамошних архивах информацию, пригодную к теме моего дипломного исследования. Отпуск мой и освобождение от занятий заверены личной печатью Сиятельной донны, высшей жрицы Подземного святилища, командировочные в канцелярии храма выписаны и авансом мною получены в размере 15 драхм, без учета пансиона. В начале марса, иными словами, 5-го дня второй декады сего месяца ожидается, согласно расписанию, прибытие Императорского поезда, посредством коего ваша почтительная дочь путешествует, на Центральный перрон Вечного города, откуда вновь, незамедлительно, имею намерение послать вам новое письмо.

Говоря же о частностях, спешу подчеркнуть, что первый секретарь Лучезарного дона, господин Максимилиан, весьма галантен и учтив в обращении. В меркурий на прошлой неделе я с подругами Лидией и Летой (Меланида сказалась занятостью и не пошла, вероятно, расстроилась, что ее не выбрали для Лемурийских плясок вместе с другими грациями; воистину, это очень обидно!), и он с коллегами провели несколько весьма приятных часов за прогулкой по достопримечательностям Саракиса и непринужденной беседой за обедом в летнем кафе на площади Справедливости. К слову, в том самом, где Вы, маменька, в бытность мою неофиткой изволили угощать меня жареными в меду каштанами.

Засим прошу позволения откланяться, передаю приветы домашним и в особенности бабушке Хлое и тетушке Массандре. Берегите драгоценное ваше здоровье, побольше бывайте на свежем воздухе.

Нежно любящая и почтительная ваша дочь,