Роджер Желязны - Рука Оберона

Сладкие мечты забыты, я внимательно всматривался, наблюдая за лунным рассветом над водой, протянувшим по волнам световую дорожку. На пределе видимости высоко над головой вдруг затрепетало неясное марево. Становилось светлее, в мареве то тут, то там проскакивала искра. Первые линии, легкие как паутина, сплелись над скалой. Я всмотрелся в карту Бенедикта, потянулся к нему…

Его холодное изображение ожило. Я увидел Бенедикта стоящим в зале Образа в центре рисунка. Зажженная лампа пылала у левой ноги. Он заметил мое присутствие.

— Корвин, — сказал Бенедикт, — пора?

— Не совсем, — сказал я ему. — Луна восходит. Город только что стал обретать форму. Так что еще чуть-чуть. Я хотел удостовериться, что ты готов.

— Я готов, — сказал Бенедикт.

— Хорошо, что ты вернулся. Узнал что-нибудь интересное?

— Меня вызвал Ганелон, — сказал Бенедикт, — как только узнал, что случилось. Его план показался мне хорошим, потому я и здесь. А что до Дворов Хаоса — да. По-моему, я узнал несколько вещей…

— Момент, — сказал я.

Пряди лунных лучей стали почти осязаемы. Город наверху обрел ясность очертаний. Лестница — целиком видна, хоть в некоторых местах и бледнее, чем в других. Я вытянулся во весь рост, чтобы утолить нетерпение — когда же наступит нужный момент…

Холодная, неяркая — я дотянулся и нащупал четвертую ступень. Мне показалось, она чуть поддалась под нажимом.

— Почти, — сказал я Бенедикту. — Собираюсь опробовать лестницу. Приготовься.

Он кивнул.

Я взобрался по каменным ступеням — первая, вторая, третья. Затем поднял одну ногу и опустил ее на четвертую, призрачную. Она слегка прогнулась под моим весом. Я боялся поставить на нее вторую ногу, так что ждал, наблюдая за луной. Я вдыхал холодный воздух, свет становился ярче, ширилась дорожка на воде. Глянув вверх, я увидел, что Тир-на-Ног’т несколько утратил прозрачность. Звезды за ним потускнели. Едва это произошло, ступень у меня под ногой стала прочнее. Упругость ушла из нее. Я почувствовал, что она выдержит мой полный вес. Окинув взглядом лестницу по всей длине, я оценил ее целиком: здесь полупрозрачная, там прозрачная, искрящаяся, но тянущаяся вверх до того безмолвного города, что плавал над морем. Я поднял вторую ногу и встал на четвертую ступень. Будь у меня желание, и еще несколько шагов пронесут меня по небесному эскалатору в край, где становятся реальностью грезы, гуляют комплексы и сомнительные пророчества, в облитый лунным светом город исполнения неоднозначных желаний, перекрученного времени и мертвенно-бледной красоты. Я шагнул вниз и взглянул на луну, теперь балансирующую на влажном ободе мира. В ее серебряном сиянии я вгляделся в Козырь Бенедикта.

— Лестница плотна, луна поднялась, — сказал я.

— Порядок. Я пошел.

Я смотрел на стоящего в центре Образа Бенедикта. Он поднял левой рукой лампу и мгновение стоял неподвижно. Секундой позже он исчез, и Образ — тоже. Еще мгновение, и Бенедикт оказался в похожем помещении, и на этот раз вне Образа, но по соседству с той точкой, где он начинался. Бенедикт высоко поднял лампу и осмотрел комнату. Он был один.

Брат повернулся, прошел к стене, поставил лампу на пол. Тень его протянулась к Образу, изменила форму, стоило ему повернуться на каблуках и двинуться обратно к исходной позиции.

Как я заметил, этот Образ пылал более бледным светом, чем тот, что в Янтаре, — серебристо-белым, без намека на голубой, который мне был так знаком. Абрис его был тем же самым, но призрачный город играл странные игры с перспективой. Возникали искажения — сужения, расширения, — которые, казалось, без особых причин смещались по поверхности, словно всю картину целиком я обозревал через неотшлифованную линзу, а не через Козырь Бенедикта.

Я отступил по лестнице вниз, вновь расположился на самой первой ступени. Продолжил наблюдение.

Бенедикт проверил клинок в ножнах.

— Ты знаешь о возможном воздействии крови на Образ? — спросил я.

— Да. Ганелон рассказал мне.

— Ты когда-нибудь предполагал… такую ситуацию?

— Я никогда не доверял Брэнду, — сообщил мне Бенедикт.

— А что с твоим путешествием ко Дворам Хаоса? Что ты узнал?

— Потом, Корвин. Он может явиться в любой момент.

— Надеюсь, не будет ничего отвлекающего, — сказал я, вспоминая собственное путешествие в Тир-на Ног’т и участие Бенедикта в моем последнем там приключении.

Бенедикт пожал плечами.

— Внушения обретают силу, если обращать на них внимание. Мое внимание сегодня ночью припасено для другого дела.

Он совершил полный круг, оглядывая каждый сектор помещения, остановился, закончив осмотр.

— Интересно, знает ли он, что ты там? — спросил я.

— Вероятно. Это неважно.

Я кивнул. Если Брэнд не покажется, то мы получаем день. Стражники будут охранять остальные Образы, у Фионы появится шанс продемонстрировать умение в делах колдовских, определив местонахождение Брэнда. Затем мы отправились бы за ним. Раньше у Фионы — вместе с Блейсом — хватило способностей остановить Брэнда. Сможет ли она сделать это сейчас, в одиночку? Или нам придется отыскать Блейса и попытаться убедить помочь? Какого черта Брэнду хотелось во что бы то ни стало именно такой власти? Жажду трона я еще могу понять. И все же… Парень сдвинулся, зациклился на этом. Слишком скверно, но так оно и было. Наследственность или влияние среды? Вопрос не по адресу. В какой-то мере все мы были безумны на его манер. Если честно, это, должно быть, и есть форма безумия — иметь так много и так отчаянно стремиться к чему-то чуть-чуть большему, ради капли преимущества над другими. Брэнд довел эту общую для всех нас черту характера до крайности, вот и все. Он был карикатурой мании, кипящей в каждом из нас. В таком аспекте какая, в самом деле, разница, кто из нас был предателем?

Нет, разница была. Он был тем, кто действовал. Безумный или нет, зашел он слишком далеко. Он задумал такое, чего Эрик, Джулиэн и я не сделали бы никогда. Блейс с Фионой в конце концов отступились от его усложняющейся интриги. Джерард и Бенедикт были на уровень выше всех остальных — морально, по зрелости, как угодно, — раз они освободили себя от игры во власть с нулевым счетом.[27] Рэндом за последние годы хоть чуточку, но изменился. Могло ли статься так, что дети Единорога достигли наконец возраста зрелости — что постепенно происходило со всеми, но как-то стороной обошло Брэнда? Или, может быть, своими действиями Брэнд подстегнул в нас этот процесс? Как и у большинства подобных вопросов, польза была в постановке их, а не в ответе. Мы достаточно были похожи на Брэнда, чтобы я знал, что особые разновидности страха ничего иного и не могут пробудить. Но все-таки была разница. По какой-то причине Брэнд стал тем, кто действовал.