Юлия Латынина - Дело о пропавшем боге

И Шаваш разломил дыньку-кургун: а сердцевину у дыньки уже вынули и залили медом, и на сердце Шаваша стало сладко от этой дыньки, как от взятки в праздничный день.

– Мы его посадим, – согласился Нишен, – но родится новый Айцар, и с каждым новым Айцаром нам будет все труднее доказывать, что тот, кто продает по три ишевика, вор, а кто продает по пять – благодетель, потому что ничто на свете не беспредельно, даже глупость народа. И в конце концов Айцар победит, потому что общий интерес чиновников велит запрещать Айцара, а собственный интерес чиновника велит продавать разрешения на то, что запрещено.

Тарелка Нишена стояла полнехонька. Он явно был из тех нервных субъектов, что не станут есть, пока не выговорятся.

– Пять тысяч лет назад, – сказал Нишен, – великий Вей научил людей сеять рис и строить каналы. Тогда болота Харайна превратились в поля, а озера Харайна – в водохранилища, и вымерли тысячи злаков, которые росли на болотах, и даже климат стал другой. С тех пор люди не зависят от природы, а зависят от каналов, а каналы – это государство.

И господин Айцар хочет сделать то же самое, только не через каналы, а через механизмы. Его машины тоже не зависят от природы, но они принадлежат не государству, а ему самому. И когда он победит, мы вымрем, как вымерли барасинги, когда болота Харайна превратились в поля.

А он победит, если чиновники будут по-прежнему враждовать друг с другом, а столица – поощрять эту вражду. Вы знаете, что наместник ненавидит своего дядю? Но предрассудки мешают аравану Нараю протянуть руку врагу своего врага…

Шаваш доел дыньку, и теперь медленно полоскал руки холодной, пахнущей мятой водой в мельхиоровой плошке.

– А сейчас, – продолжал Нишен, – господину Айцару уже мало, что его оставляют в живых. Он нашел себе какую-то дрянь, отца Лиида, и вот этот монах не стесняется хвалить воров и ругать чиновников!

– Но ведь отец Сетакет, – вкрадчиво проговорил Шаваш, – тоже частенько бывает у господина аравана…

Нишен вздрогнул и опустил глаза.

– Вам и это не нравится? – спросил Шаваш.

Нишен вдруг едва заметно кивнул.

– Ведь это под влиянием желтого монаха господин араван принимал у себя Кархтара?

Нишен подскочил как ужаленный:

– Араван Нарай никогда не имел никаких сношений с бунтовщиками! Это выдумки сработаны топором, и сработаны они в мастерской Айцара!

«Ну-ну, – подумал про себя Шаваш, – что-то поведает инспектору Кархтар»…

Краем глаза Шаваш заметил, как качнул головой гостеприимец Аннувата. Солидный сорокалетний господин поднимался по лестнице, уверенно загребая ступеньки хроменькой, в тюрьме перешибленной ногой. Подбородок его утопал в воротниках, расшитых не по чину, и белое их кружево оттеняло раннюю седину.

Компания на левой лавке загомонила еще усерднее. Шаваш не беспокоился: наверху Снета тоже ждали.

Нишена не интересовали ни шаги за спиной, ни еда на тарелке.

– Моя родная провинция, Веана, – сказал Нишен, – была завоевана триста лет назад и с тех пор она приносит в казну меньше, чем забирает оттуда. А до того там жили впроголодь. Ветер и вода разрушали почву, не укрытую водой, и нельзя было из года в год сажать те же злаки, а половину выращенного приходилось скармливать лошадям, без которых никак не удобрить и не обработать тощие поля.

Люди жили впроголодь – однако ж жили! Но государь Иршахчан запретил общинникам держать лошадей, как он запретил им иметь оружие. Лошади и оружие – привилегии чиновников. Лучше содержать провинцию на дотации, нежели изменить законам. Два века назад понимали, что лучше поступиться выгодой, чем властью. А кому мы продаем власть сейчас?

Шаваш кивнул, глядя на пряный веанский соус в расписной плошке. Так вот зачем господин Нишен явился сюда и вот почему сидит как на иголках! Травка… Травка с мелкими желтыми цветочками, травка волчья метелка, которую издавна курили в Иниссе и Веане и которую не так просто истребить, как крестьянских лошадей… В бледных, чуть расширенных зрачках господина Нишена плавала тоска по отдыху где-то в дальних покоях ткацкой харчевни…

Наверху что-то заверещало и хрупнуло. Холст на стене затрепетал. Гостеприимец Аннувата возмущенно затряс головой. Хозяин, любовно кутавший расписной чайник, побелел, осторожно поставил чайник на полку и бросился вверх по лестнице.

Господин Нишен озадаченно вздрогнул.

– Да вы совсем ничего не ели, – ласково сказал Шаваш.

Нишен улыбнулся.

– Да за разговором, понимаете ли…

– Вполне понимаю, – кивнул Шаваш, – даже поговорка такая есть: отбило аппетит, как волчьей метелкой…

Нишен нервно обернулся. По лестнице спускался Снет. Один из спутников придерживал его, несильно закрутив толстую, как ошейник, золотую цепочку с талисманом. Кружевной воротник был оторван и заляпан красным; на мякоти подбородка проступил старый розовый шов. Снет увидел обернувшегося Нишена. Губы его мелко задрожали, глаза закатились, – и, потеряв сознание, он обвис на руках внимательных спутников.

Нишен сидел не шевелясь, что-то обдумывая.

– Благодарю вас за прекрасный обед и поучительную беседу, – сказал Шаваш и откланялся.

Шаваш глазом не моргнул, узнав о судьбе Кархтара, хотя, выплыви эта история наружу, его карьера бы кончилась вместе с карьерой Нана, с треском и бесповоротно, А шансов выплыть у нее было не так уж мало.

Найденная у Снета записка гласила: «Берегитесь столичного инспектора – ни намека о наших планах и встречах. Отложите все. Не держите, умоляю, при себе его подарков и не говорите о важных вещах в комнатах, где он был».

От кого она – было ясно. Только что минула годовщина того, как Снета помиловал желтый монах, и Снет навещал отца Лиида, хотя монастырь в эти дни почти недоступен мирянам.

А дочь убитого торговца и арестовывать не было надобности.

Весь квартал маслодельцев наслушался пьяных исповедей бывшей казенной проститутки, которой предложили спасти хорошего человека. Ну какое, в самом деле, доброе сердце откажется порадеть о справедливости, заступиться за оклеветанного?

Господин Снет, заново обвиненный в убийстве, бился в истерике и падал на колени, кричал, что не перенесет тюрьмы во второй раз, что не надо палок, что подпишет он все, что угодно, но он же не убивал.

– Не убивал, не убивал, – спросите у аравана Нарая…

– А девица?

– Я защищался ложным оправданием от ложного обвинения.

– И кто же хотел тебя извести?..

– Господин Айцар.

– Почему?

– Мы… соперничали.

– Соперничали в чем? В любви, что ли? Или в незаконном обогащении?

– Незаконным было обогащение Айцара! Я же следил, чтобы в городе не появлялось незаконных торговцев маслом, и чтоб цена не опускалась ниже справедливой цены. А господин Айцар, нажившись на ограблении крестьян, и не без колдовства к тому же, ставил маслобойки и брал за масло дешевле. Я так и говорил, что масло это заколдовано и воспрещал им торговать.