Руслан Мельников - Голем. Пленник реторты

Членам городского совета недвусмысленно давали понять: назад пути нет. Только вперед — к стальным монстрам. Договариваться… Если с этими порождениями темного магиерского искусства вообще можно договориться. Если можно остановить их словами.

Можно?

Нельзя?

С видом понурым, покорным, обреченным послы вновь поплелись навстречу судьбе. Длинные, расшитые жемчугами, каменьями и золотыми нитями одежды путались в ногах и мешали идти. Бархатные подушечки с позолочеными ключами подрагивали в руках. Расстояние между оберландскими големами и нидербургскими посланниками быстро сокращалось.

Встреча произошла на том самом месте, где некогда располагалось ристалище. Где еще виднелась насыпь, на которой прежде высились трибуны городской знати, и где угадывались очертания ровного турнирного поля, обильно политого благородной остландской кровью.

Нидербургская делегация остановилась на краю былого ристалища. В то время как с другого — дальнего — края приближались, громыхая металлом, механические великаны.

Големы двигались быстро и уверенно. Сбившиеся в кучку люди стояли. Ждали… Десять бронированных монстров. И десять человек. Это тоже было как турнир. Но только — «как». Странно и страшно это было, и с истинным турниром, где равный бьется с равным, не имело ничего общего.

Боум-ш-джз-з-зь! Боум-ш-джз-з-зь! — вновь тяжело ступали по старому ристалищному полю железные ноги. Как в тот проклятый день, ставший для Дипольда Славного первым днем бесславного плена. Только теперь ног этих было не две — двадцать.

Еще издали, когда до оберландских монстров оставалось около сотни шагов, нидербуржцы попытались начать переговоры.

Четверо посланцев — стоявших впереди с бархатными подушечками в руках — низко склонились и протягивают ключи приближающимся големам. Прячут головы, лица, взгляды. Еще один — самый голосистый — кричит громким, словно у герольда, но дрожащим, часто срывающимся голосом.

Речь, судя по всему, была долгой и витиеватой, но ветер доносил до крепостных стен лишь отдельные слова и фразы. А на стенах — мертвая тишина. И если напрячь слух — можно разобрать:

— …жители Нидербурга и предместий… нижайше и смиренно… его светлости… благороднейшему, доблестнейшему… мудрейшему, отважнейшему… непобедимому и благонравному… господину маркграфу… достойному властителю Оберландмарки… ключи от города…

Боум-ш-джз-з-зь! Боум-ш-джз-з-зь!

Големы наступали, не отвечая. Ибо не для разговоров — для другого были предназначены. Сотня шагов, разделявшая механических рыцарей и послов Нидербурга, уменьшилась вдвое.

Выкрики голосистого переговорщика становились громче, истеричнее, бессвязнее, слова — уничижительнее:

— …взываем к милости… молим о великодушии… покорнейше просим… снизойти… не учинять… коленопреклоненный град… заранее согласны… любые условия сдачи…

Полусотня человеческих шагов для великана-голема — и того меньше. Десятка три, быть может. В лучшем случае.

И — боум-ш-джз-з-зь! Боум-ш-джз-з-зь!

Расстояние сокращалось.

Быстро.

Нидербуржские послы кричали.

Громко.

Но с места парламентеры пока не двигались. Не бежали, не спасались. Все десять — будто оцепенели. Будто напрочь утратили способность соображать. Будто верили еще в спасительную силу увещеваний и щедрых посулов.

Или просто знали, что бежать более некуда.

— …готовы заплатить… любой выкуп… с радостью подпишем… любой договор… выполним… любую волю…

Переговорщик торопился. Захлебывался. Словно хотел успеть выкрикнуть до рокового момента встречи все, что был в состоянии придумать.

Словно это могло помочь.

Но зря он кричит, зря рвет глотку. Дипольд неодобрительно покачал головой. Напрасно толстобрюхие бюргеры, сгрудившиеся под позорным белым флагом, надеются на ответ. Неужели не понимают, трусливые тупицы, неужели не видят еще: оберландские стальные махины попросту не способны разговаривать с теми, кого им приказано стереть в порошок?

А между людьми и големами — уже не больше десятка шагов.

Шажков. Человеческих.

Около полудюжины широких размашистых шажищ механических великанов.

Ага, дошло, наконец! Осознали нидербургские посланцы, что это сама смертушка — неумолимая и глухая к их смешным мольбам — приближается тяжелой железной поступью. Нидербуржцы вышли из оцепенения, нидербуржцы начинают пятиться. И — орут. Вопят. Теперь уже все вместе, вразнобой. Не пытаясь более договориться. Не надеясь остановить неотвратимый, лязгающий металлом рок. Просто — от ужаса и отчаяния орут и вопят.

Падает трепещущий на ветру парламентерский флаг. Пухлые алые подушечки с ключами от городских врат тоже летят наземь. Что ж, флаг — это всего лишь условность. Ключи — всего лишь символ.

И стальные ноги топчут… Сначала — белое полотнище и золоченые ключи.

Потом…

Короткие взмахи длинных мечей, тяжелых секир и булав.

А в длиннополых парадных одеяниях бежать так неудобно! И не скинешь враз все эти тяжелые, жаркие, расшитые золотом и самоцветами меха и шелка. И мешает толстое брюхо, прежде внушавшее окружающим уважение и почтение. Жирок, наеденный в мирной тиши и спокойствии, сейчас не дает пуститься наутек во всю прыть. Так быстро, как хочется.

И — одышка. И — усталость. И — главное — страх. СТРАХ, отупляющий и сковывающий непослушные члены леденящими путами.

Големы же не знают ни одышки, ни усталости, ни страха. И под темно-синей броней нет ни капли лишнего жира. Только четко работающая механика. Только магия, приводящая боевую машину в движение. И — самая малость человеческой плоти. Необходимая малость, без которой никак не обойтись, но которая не делает машину человеком.

Големы легко настигают нидербургских послов. Рубят, валят, топчут. Вновь льется кровь на старое ристалище. Половина переговорщиков сметена сразу. Остальные бегут к стенам, мечутся перед крепостным рвом. Кричат, заламывают руки, грозят и сулят. Умоляют опустить мост, открыть ворота. Но врата — закрыты. Но подъемный мост слишком высоко нависает над стоялой затхлой водой и разбухшими, потемневшими от влаги кольями.

А с городских стен уже спускаются люди. У каменных лестниц возникает давка. Нидербуржцы отталкивают, сшибают, сбрасывают друг друга. Разбегаются, растекаются по тесным улочкам. Будто там безопаснее. Над молчавшим по сию пору городом поднимается многоголосый отчаянный вой.

А оберландское воинство приходит в движение. Следует за авангардным десятком механических рыцарей.

К главным городским воротам следует.