Виктор Дубровский - Кочевые дороги

Я остановился, воткнул посох в землю и закурил с горя. Навстречу мне скачет мираж. Качественная картинка, как настоящая. Тройка всадников. Неужели люди? Так решительно на меня скачут, приблизились ко мне метров до двадцати, с ног сбить хотят. Я выкинул бычок, выпустил дым. Помахал им рукой и кричу:

— Люди! Человеки!

Но всадники засмущались чего-то, орут:

— Абаасы! Дэв! Шайтан!

Резко развернулись и умчались вдаль.

— Люди! Человеки! — просипел я, — Куда же вы!

Плюхнулся на землю и разозлился. Вот суки. Покинули умирающего человека. Ну вот хрен вам. Я заглотил ещё один листочек волшебной травы, в виде допинга. Догоню, убью. Вот только не с моими физическими кондициями догонять и убивать. Сил хватало только на то, чтобы плестись по конским следам. Злость кипела во мне, чуть не выплёскивалась. Дьявольская сковородка, здесь пропечено до звона, и я скоро изжарюсь.

Через пень-колоду я таки ещё сколько-то продержался.

Очнулся я с сильнейшей болью по всему телу. Руки связаны за спиной, а сам я прислонен к чему-то и типа сижу. Разлепил глаза и ужаснулся. Куда я попал? Что со мной, гады, сделали? Выплюнул осколки фаянса, пошатал языком остатки зубов. Один глаз заплыл совсем, вторым я что-то смутно различал. Очки, конечно же, разбили. Ночь, костёр, люди какие-то. Я их догнал что ли? О-о-о-о-о-о-ох… Что ж я маленьким не сдох.

— Пить! Дайте пить кто-нибудь! — это мой голос?

Сип, а не голос. Однако меня услышали, загорготали меж собой, упыри, кто-то ко мне подошёл, фляжку ко рту поднес. Я хлюпал, пил, не мог напиться. Наконец человек отобрал соску и что-то спросил. Нихрена не понимаю. По отдельным словам можно понять, что язык тюркской группы, только ниразу незнакомый. Я прошепелявил:

— Не понимаю я тебя. Нихт ферштейн, фак твою мазу!

Человек что-то буркнул и отвалил. Ну и запашок от него. Хотя, и от меня, наверняка, не лучше. Возле костра начался какой-то разговор. Отдельные слова я, при некотором напряжении, разбирал. Всё остальное сливалось в один быр-быр-быр-быр. Напоили и то хорошо.

С утра я обвел мутным взором место, куда меня затащили. Полукруг из плотно стоящих камней, в центре — кострище. По периметру — лежбища из плоских камней, накрытых какими-то шкурами. Я попытался пошевелиться, но безуспешно. Ноги-руки затекли. Мой стон обратил на меня внимание сидящих возле костра людей. Опять меж собой что-то начали обсуждать. Наверное, как меня лучше съесть — жареным или пареным. Гангстеры, однозначно. Вон, похоже, главарь, щеголяет в моей красно-бело-синей куртке и перепоясался моим же ремнем с ножом и привесил кинжалы. Попугай вылитый, и что папуасы так любят яркие вещи? Молнию, конечно же, застегнуть не смог. Азия-с. Не понимает. В банде восьмеро, все явные монголоиды, и крепкие ребята. Невысокие, но широкие в плечах. В разномастных кожаных куртках. Из оружия — никакого огнестрела я не увидел, луки, копья, сабли. Мои телодвижения заметили. Главарь подошёл ко мне опять что-то спросил. Я ответил. А он, гад, пнул меня и удалился. Я когда-то давал себе слово не материться, чтобы не портить карму, но сейчас я не смог сдержаться. Когда освобожусь, эту ногу ему сломаю первой. А сейчас надо как-то выкручиваться. Незнание языка не освобождает. Я понимал беспомощность своего положения. Ослабленный от недоедания и недопивания физически я ничего сделать не могу. Это факт. Надо что-то придумать, надо, надо. Мой моск, думай, зараза. Думалось тяжко. Но из типовых вариантов поведения вырисовывался один. Ветка ивы. Её ударяют, она гнется, и, выпрямившись, ударяет своего обидчика. Ну, вы поняли. Прикинуться шлангом, показать покорность, а потом рраз! И в таблище. Но с такой политикой может случиться, что не успеешь размахнуться, чтобы нанести сокрушительный ответный удар, как сунут перо в бок. Шакал Табаки. Тоже вариант. Главарь банды, судя по всему, не гений оргпреступности. Моща так и прет, ума не надо. Осмотрюсь, кто есть кто по ролям в банде. Надо высматривать серого кардинала, тупой громила не смог бы долго руководить. Тем временем шайка-лейка собралась и куда-то умелась. Творить свои чёрные дела. На хозяйстве, как и положено, оставили шестерку. Страдалец начал заниматься делом, подкинул в огонь дров, взял бурдюки и куда-то ушел. Я поёрзал, как бы мне умудриться веревки на руках перетереть, пока все разошлись. Ноги не связаны. Я вывернулся и встал. Прошелся туда-сюда, размял ноги. Огляделся. Каменные пальцы виднелись неподалёку, на северо-востоке. Недалеко я ушел. Мой рюкзак вскрыли самым простым способом — порезали шнуры на горловине. Всё вытряхнуто на землю, пистолет, патроны, мелочевка. Концепция карманов, похоже, здесь неизвестна, поэтому они в целости и сохранности. Надо бы всё собрать, но как? Никак. Я примерился к какому-то камню, начал перетирать путы. Шоркал, шоркал, но дело шло туго. Вернулся шестёрка, пыхтя, часа через два. Подвесил котёл над костром, налил в него воды. Подкинул дров, что-то мне сказал грозно и опять ушел. Я снова принялся тереть веревки. Но дело шло плохо. Во-первых, неудобно, а во-вторых, веревка прочная. Может даже это аркан из конского волоса. Опять вернулся страдалец, теперь уже с дровами. Что-то неважно у них тут со снабжением. Я прикинулся ветошью, типа я смирный и никуда бежать не собираюсь, а так, видами любуюсь. Парень тем временем взялся кашеварить. Что у него там получилось, не знаю. Я у него просил знаками воды, он меня напоил, а руки, гад не развязал.

В сумерках явилась вся шайка. Веселые, видать дела у них идут хорошо. Что-то говорят, смеются. Сели жрать. Походу чем-то запивают хмельным. После ужина шестерной что-то главарю начал высказывать. Бугор громко рыгнул и добродушно ответил. Барин в духе, значит. Подошёл ко мне, что-то спрашивает. Я состроил самую подобострастную рожу, на которую был способен. Скрипя зубами, встал перед ним на колени и начал нести всякую пургу, один хрен он ничего не понимает, что типа я белый и пушистый, за него и в огонь, и в воду. Лишь бы не сфальшивить. Тут важны интонации, а не слова. Только хвостом не вилял. Противно, супротив своей природы выделываться, а надо. Ибо ветка ивы. Главарь что-то хрюкнул одобрительное и порезал мне веревки на руках. О счастье. Я растер запястья, и кланялся, и щебетал, и щебетал. Один из бандюков что-то сказал против, но главный рявкнул и оппозиция замолкла. Позднее двое бандитов ушли куда-то, зато пришло ещё двое. Типа смены караула, что ли? Их, выходит, десять. Накормили меня объедками, кость какую-то выдали глодать. Зато есть вода и можно спокойно её пить. А кость я вам припомню. И морду свою разбитую, и мои очки, и выбитые зубы. Аз вам отмщу, неразумные хазары.

С утра меня пинками разбудил тот, который шестёрка. Гад, вот почему он главному мозг ел и меня выгораживал. Ему было в лом самому корячится с водой и дровами, пока рабсила простаивает. Ну и ладно. Я впрягся в работу без разговоров, сам подписался негром быть. Сначала с шестеркой пошли с бурдюками по воду. Он меня провёл до источника, показал, как набирать воду. Оказывается, километрах в пяти от их лагеря какие-то разрушенные строения, а вода текла в лужу, которая раньше было бассейном. Видны руины, останки мраморных плит, дорожек и признаков цивилизации. Сейчас всё в запустении. Все это можно было назвать оазисом, оказывается, у бандюков здесь паслись лошади под охраной двух человек. Почему они так разделились — непонятно. Ну и ладно. Мы с трудом залили бурдюки водой и пошли обратно. По такой жаре таскать на своем горбу бурдюки с водой совсем не радость. Потом я ходил за дровами, их возили сюда лошадьми, рядом ничего похожего на лес не видно.