Анна Котова - Время Изерлона

— А у меня старый друг, — вздохнула старушка. — Помоложе меня, но тоже уже дед, ну что ему не сиделось у себя в деревне на пасеке… Нет, приехал, — митинг по погибшим, я знал их, я жив, благополучный бодрый отставник, а они погибли… Разумеется, считает, что если бы погиб он, кому-то от этого было бы легче. Военачальники… дети малые, хоть головы и седы.

— Тоже арестован? — спросила Мари.

— Разумеется… да только его так просто не выпустят, он был большим человеком в армии Альянса.

— Я служила в армии, — ляпнула Мари.

Старушка окинула ее взглядом:

— И что девочкам-то дома не сидится… А где именно, если не секрет?

— Да как-то само собой получилось, — ответила Мари. — В 13-м флоте, может, слышали.

— Дитя, кто же в нашей бедной стране не слышал о 13-м флоте? — в голосе бабушки звучало искреннее изумление. — О каком другом могут и забыть… но уж этот… Когда демобилизовалась?

— Я изерлонский дезертир, — усмехнулась Мари. — В июле.

— Так, — сказала старая леди строго, — нам надо сесть и поговорить как следует. Идем.

— Погодите, — запротестовала Мари, — я должна сообщить новости моей знакомой… Она сидит там и волнуется, понимаете…

— Ясно, — кивнула старушка. — Ты права, извини. Постой-ка… — она полезла в сумку и достала блокнот. — Где-то у меня был карандаш… а, вот… — записала адрес и телефон, выдернула листок. — Держи. Приходи обязательно, я жду. Не забудь.

— Хорошо, — растерянно отозвалась Мари и сунула бумажку в карман брюк. — Непременно. До свидания…

Уже дома она достала из кармана сложенный вдвое листок, прочитала имя на нем — и почувствовала, как загорелись щеки.

Это имя знала даже она.

Мэри-Джейн Бьюкок.

Хайнессен. Мятеж Ройенталя

Райнхард фон Лоэнграмм: Если у вас есть убежденность и твердое решение победить меня, вы можете бросить мне вызов в любой момент, когда захотите.

Оскар фон Ройенталь: вы, должно быть, шутите.

Э.Г.Крангерт. Хроники времен Райнхарда I. — Феззан, 11 г. Новой эры.

Опустела без тебя Земля…

Если можешь, прилетай скорей…

Старинная песня

Хайнессен был неспокоен. То тут, то там начинало закипать, толпа закручивалась водоворотами, всплескивала, шумела, пела гимн несуществующего ныне государства, иной раз на улицах обнаруживались суровые люди, марширующие под лозунгом "Империя, убирайся вон!", и к ним спонтанно пристраивались случайные прохожие. В Хайнессенполисе вдруг оказалось очень много военных с автоматами на шеях, с насупленными бровями и колючими взглядами, в которых сквозь решимость просвечивали растерянность и страх. Толпа звериным чутьем замечала неуверенность солдат и наглела; ее загоняли в рамки, и делалось это, само собой, без особой деликатности — и градус общественного настроения поднимался все выше.

Мистер Кравчик увлекся уличной политикой. Если прежде его всегда можно было застать в гараже, то теперь он мог не показываться там сутками — у него были более важные дела. Несколько раз его загребали в участок; полицейские узнавали его, качали головой: "Все воюете, мистер, когда ж вам надоест…" — и привычно оформляли трое суток ареста за нарушение общественного порядка. Линор перестала нервничать, когда дядю арестовывали. А Дик вступил в какую-то народную дружину и бросил пить. На такое счастье его жена и не надеялась.

Правда, Мари эта дружина казалась несколько подозрительной. Уж очень воинственные речи произносил теперь на трезвую голову Дик Джонс. Пьяная драчливость — это одно, а осознанная агрессивность…

Потом вроде бы немного успокоилось, беспорядки вспыхивали все реже, мистер Кравчик снова стал регулярно появляться в гараже, ворча, — мол, распустились, пока он пекся о судьбах родины и демократии. Работники шептались за его спиной: меньше бы думал о высоком, а больше — о хлебе насущном, прибыли упали, зарплату бы повысить… Тимми и Уоррен уволились, найдя место получше.

Мария Сюзанна Беккер пока держалась, но ясно было, что надо бы искать другую работу. Хватало только на жизнь, и если придется какое-то время сидеть дома с малышом… или нанимать няньку…

Но прежде, чем она задумалась об этом всерьез, большая политика перевернулась вверх дном — и на этот раз республиканцы были ни при чем.

Мари далеко не сразу решилась позвонить миссис Бьюкок. Сперва стеснялась, потом боялась, что старушка уже забыла о ней, — но та, едва увидев лицо Мари на экране комма, просияла, назвала ее «деточкой» и мягко, но настойчиво предложила немедленно приехать в гости.

Вдова прославленного полководца жила в пригороде с уютным названием Зеленые Поляны, и дом у нее был уютный — маленький коттеджик с крохотным садом, типовая муниципальная постройка, впитавшая, видимо, мягкую решительность своей хозяйки. Калитка настоятельно советовала зайти, короткая дорожка, мощеная бетонной плиткой, — поскорее добраться до крыльца, три ступени — шагнуть…

— Здравствуй, — сказала миссис Бьюкок. — Заходи. Как раз пирожки поспели.

— Уютно тут, — повторила Мари вслух.

— При первой же возможности освободила казенную квартиру, — ответила миссис Бьюкок.

И Мари уловила непроизнесенное: "Там слишком многое напоминало".

Она представила себе, каково это — жить там, где все напоминает, и знать, что больше — никогда. Каждое утро просыпаться в той же комнате и в той же постели…

А я? Смогла бы я изо дня в день жить на Изерлоне — без него? Там, где всякая мелочь связана с тем временем, когда мы были вместе и были счастливы… как живет сейчас миссис Ян. Ох. Я тоже помню и тоже знаю — никогда больше. Но все-таки я изменила всю мою жизнь, и ребенок!

У миссис Ян и этого нет.

Старая женщина зорко посмотрела на молодую, но сказала только:

— Пей чай. И пирожки ешь, не стесняйся.

Мари отняла руку от живота — надо же, положила ее машинально и не заметила… Стало неловко и жарко.

— Не хочешь — не рассказывай, — добавила миссис Бьюкок, помолчав. — Но мне кажется, тебе нужно с кем-то поговорить. Почему бы не со мной?

…Я так его любила. Он был… не умею я объяснять. Он был лучше всех. Самый красивый, и самый сильный, и самый умный, и самый отважный, и самый добрый. Единственный. Без него пусто и холодно. Я знаю, что мне нужно жить дальше — мне есть, ради чего… ради кого. Но так иногда одиноко… Все мои друзья остались там, в крепости, держат на своих плечах что-то очень важное, доставшееся им от нашего адмирала, и я тоже хотела бы подставить плечо под этот груз — но не могу. У меня теперь другая забота, не такая великая… да важнее у меня и нет. Может быть, вот ради этого я вообще родилась на свет — ради моей заботы. Как вы думаете, я справлюсь?