Вероника Иванова - Охота на ведьм

Нет, аббатиса не томилась жаждой наживы, но так приятно было кутать плечи в дорогие меха зябкими вечерами, так сладко было вкушать лакомства, которые стоили дорого, потому что их приходилось везти из самой столицы…

А может, и вовсе перебраться поближе к церковному престолу?

Ирен немного поразмыслила и отвергла эту идею. Скромность давала куда больше преимуществ, чем гордыня, особенно по части безопасности, ведь на того, кто довольствуется малым, редко обращаются чужие горящие ненавистью взоры.

Аббатиса разгладила мятые складки и толкнула дверь покоев.

Вокруг висела дремотная тишина. Монахини, как им и полагалось, отошли в послеобеденный сон, дабы ввечеру с новыми силами приступить к служению и молитвам. Солнечные лучи, пробивающиеся через переплеты узких окон, расчерчивали коридор, по которому шла Ирен, на сотни полосок, которые почему-то вдруг напомнили аббатисе ступени, поднимающие ее все выше и выше, туда, где…

Эвиэль была отведена келья, ничем не отличающаяся от всех прочих, чтобы ни один случайный наблюдатель, способный очутиться в стенах аббатства, не заподозрил, что эта девушка отличается ото всех прочих своим происхождением. Ирен не слишком-то боялась, что сироту начнут искать и появятся лазутчики из внешнего мира, но давать монахиням лишний повод к зависти было куда опаснее.

Голые каменные стены, кровать с тонким тюфяком, молельная скамья в углу — вот и все, чем наделили вновь прибывшую послушницу. Впрочем, та по блаженности душевной не замечала скудости обстановки. Да и вообще мало что замечала, рассеянно хлопая ресницами и глядя пустым взглядом каждый раз, когда с ней пробовали заговорить. То ли малышка была подслеповата, то ли совсем глупа, но как раз это и должно было помочь аббатисе в исполнении ее намерений.

А лицо такое невинное…

Ирен невольно укорила себя за вспышку зависти и постаралась посмотреть на спящую Эвиэль с любовью.

Спи, милая. Очень скоро тебе больше не придется спать. Потому что ангелам небесным нет времени для сна.

Время не хотело ждать, подгоняя Марка к действиям, но он все еще не знал, в какую сторону сделать первый шаг.

Казалось бы, все определено и решено. Лучший материал для проведения обряда — та блаженная дурочка из аббатства. Только как до нее добраться? Не штурмовать же высокие стены приступом! Да и прокрадываться внутрь как-то не хочется. Она же там не одна, что, если заметят? Тогда придется убивать. А лишать жизни монахинь Марк не хотел. Это было бы все равно что прирезать нескольких ягнят, глядящих на тебя по-детски чистыми и испуганными глазами. Конечно, одной смертью больше, одной меньше — невелика беда, но мясником он не был. Палачом — да. Но ведь вряд ли хотя бы в одной из женщин, обитающих в аббатстве, найдется достаточно грехов, чтобы можно было свершить над ней суд Божий…

Фигура, бредущая по дороге через поля к аббатству приблизилась настолько, что Марк плотнее вжался в тень каменной кладки стены. Хотя минутой спустя убедился в напрасной трате сил; селянин явно не замечал ничего из творящегося вокруг. Он шел, опустив голову и словно считая каждый собственный шаг. Шел медленно, как идут на казнь или по меньшей мере на объявление приговора. И когда поднял взгляд, в тусклых глазах не оказалось иных чувств, кроме обреченной покорности.

Мужчина робко дотронулся до дверного кольца и качнул, вместо того чтобы постучать. Правда, неясный звук все же заставил привратницу выглянуть наружу из крошечного окошечка калитки.

— Чего тебе, сыне?

— Милости прошу, сестра! Уж не откажите, сжальтесь над немощными… Жена только-только от бремени разрешилась, ее с места и сдвинуть-то страшно, а дитенку благословение нужно, как же без благословения? А то еще помрет ненароком да нечистым уйдет… Была б у меня лошадь, я б сюда жену привез, да нет лошади, загрызли волки намедни. Дитенок-то слабенький совсем, болен, должно быть.

— Все в руках божьих, сыне, — благостно ответила привратница, намереваясь захлопнуть окошечко и тем самым отделаться от назойливого просителя.

Таковым всегда отказывали, и вовсе не потому, что сердца монахинь были черствы, как прошлогодние сухари. Исцелить можно было многие болезни, даже вернуть умершего с того света, однако на каждое действие требовались силы. Послушница отдавала больному часть себя, пусть не телесную, но духовные траты тоже требовали восполнения. В частности, долгого и глубокого сна, а потом — добротной сытной пищи, иначе каждой из целительниц хватило бы от силы на десяток чудес.

Этот селянин уж точно не мог заплатить за исполнение своей просьбы достаточную плату, чтобы получить помощь, и Марк уже приготовился стать свидетелем всплеска очередной скорби, но тут за спиной привратницы раздался голос аббатисы:

— И в руках тех, кто смиренно служит господу!

Калитка распахнулась, являя изумленному селянину высокую и все еще очень красивую, несмотря на возраст, женщину в лилово-серебряной мантии.

— Я пришлю к тебе людей. Где твой дом?

— Так в Оглобинке! — не веря собственным глазам и ушам, оживился селянин. — Крайний там дом, с северной стороны. Еще изгородь проломлена посередке.

— Жди завтра утром. Придет послушница по имени Эвиэль, она сможет тебе помочь.

— Благодетельница! — Мужчина упал на колени, пытаясь припасть губами к подолу мантии, и аббатиса невольно сделала шаг назад. — Уж я отслужу! Всем, чем скажете!

— Завтра утром, — повторила хозяйка тарнской обители. — Жди.

Селянин послушно кивнул, вскочил на ноги и бодро припустил по дороге обратно в деревню, словно в него только что вдохнули новую жизнь. Впрочем, так и было. Совершилось самое настоящее чудо, и Марк искренне вознес благодарственную молитву Всевышнему. Завтра Эвиэль покинет стены аббатства, и путь к прощению лишится последних преград.

Погруженный в свои мысли охотник уже не прислушивался к разговору привратницы и аббатисы, иначе уловил бы в словах последней весомый повод для тревоги.

— Матушка, мы же никогда раньше…

— Все однажды случается впервые.

— У него же не найдется денег.

— Не все в этом мире меряется звоном монет, Лионелла.

— Но…

— Девочка отправится завтра в эту, как ее? Оглобинку. Это богоугодное дело. И это моя воля. А ты отправишься вместе с ней.

Где-то далеко за жемчужной дымкой рассветного тумана высокое небо постепенно наливалось лазурью, но Эвиэль могла только вообразить, насколько оно красиво или безобразно, потому что мутная вуаль, висевшая перед глазами, за что-то вновь обиделась на свою хозяйку и не желала стать хоть немного прозрачнее. А увидеть хотелось многое. Стены аббатства, в котором ее приветили и пригрели. Лицо аббатисы, которое непременно должно сиять господней благодатью. Лесные просторы, как говорят, открывающиеся взгляду с внешней галереи. Обо всем этом Эвиэль могла лишь слушать рассказы, неустанно молясь и смиренно прося Всевышнего, чтобы тот снизошел до своей несчастной дочери и даровал ей ясность взгляда.