Тайны Кипеллена. Дело о благих намерениях - Ольга Васильченко

Пыщанская взвизгнула и подскочив на добрый фут заголосила:

— Да чтоб тебя мракобесы качали! Пы-ыць! Зови стражу! Честную купчиху ограбили, чуть насмерть не заели. Чар запретных тут полна коробушка. Пущай эту фитюльку под белы рученьки да в Трибунал!

— Фийона! — я в отчаянии прижала руки груди. — Сделай что-нибудь, умоляю…

— А что? Сейчас не при исполнении, так по доброте душевной за тобой смотрю, чтоб…

— Ты мне должна, — прошипела ваша покорная слуга. — Не надо было тебя с Тролльего рынка вытаскивать!

— А ежели твоя мебель опять меня пожрет с крылами да потрохами?

— Я сама тебя сейчас пожру! — голос снова превратился в звериный рык.

— Ладно, ладно…

Фея без особого энтузиазма вспорхнула, но заметив ее Кукусильда разошлась еще сильнее.

— Брысь козявка сопливая! — гаркнула она и, не обратив никакого внимания на возмущенный вопль Фийоны, продолжила голосить. — Всех выкорчую, развоплощу! А лавку с молотка пущу! — разъяренная купчиха взмахнула рукой с открытым флаконом и развоплотительное зелье полетело в сторону призраков.

— Нет! — только и успела вскрикнуть я.

Фея среагировала быстрее, кинувшись между летящими каплями и Врочеком. С тонких пальчиков слетели ядовито-зеленые искорки, и зелье осыпалось на пол блестящими кристалликами. А Кукусильда рухнула на не успевшего увернуться Куся и тут же захрапела. Карлик прикорнул у стола, и в лавке стало тихо.

— И того, который снаружи — тоже, — хрипло выдавила я.

Спустя миг стараниями Фийоны сквозь двери внутрь проплыл второй карлик, и был уложен рядом с товарищем.

Кое-как доковыляв до стола, я тяжело оперлась о столешницу, едва не выронив бумаги из трясущихся рук и отупело уставилась на храпящую купчиху.

— Отлично! — стоном вырвалось из груди. — Вот что мне теперь делать?

— Как что? — изумились в один голос призраки и фея.

— Арестовать мерзавку и вся недолга, — кровожадно усмехнувшись, прошелестела Анисия.

— Ася дело говорит, деточка, — поддержал её Врочек. — Свидетели у тебя есть, доказательства, вон, в руках мнешь…

— Я что, похожа на Вилька? — нервно хихикнула ваша покорная слуга.

Смешок вдруг превратился во всхлип.

— Щас! — пискнула Фийона. — Щас будет! — И стремительно вылетела через приоткрытые двери.

Из записок Бальтазара Вилька, капитана Ночной Стражи

С тех пор как вытащили последний обескровленный труп из тайного подвала музея, я не подходил к нему ближе, чем на сотню шагов. От одного вида его серого купола и жёлтых, будто кости, колонн, начиналась изжога. Да и насмотрелся уже на произведения искусства. По-настоящему ценить их начинаешь только тогда, когда окончательно и бесповоротно разочаровываешься в людях.

У главного входа, несмотря на поднявшуюся метель, собралась возбуждённая толпа бездельников, готовых пялиться на всё что угодно, лишь бы ничего не делать. Такие будут глазеть и на меньшую дурь, а уж прослышав про призраков, полезут хоть в сердце урагана. Слухи в Кипеллене, как моровая зараза, распространяются, не замечая стен Управления, что уж для них музейные. Ещё небось и о пропаже несчастного Тарунды прослышали.

Пришлось пробираться к Постромкиному переулку, и стараться не оскользнуться на раскатанном в лед снегу. Но пробиться сквозь гудящую толпу к тому самому чёрному ходу, на крыльце которого я чуть не отдал богиням душу в лапах смешливицы, оказалось не так просто. По дороге наслушался нелепых историй об оживших мертвецах, их смертельных тенях и том, что в потайных подвалах пропал капитан Ночной стражи. Уверен, что если их не разогнать, то к вечеру окажется, что в музее заблудился сам пресветлый князь.

К счастью Бырь не подвёл, даже оставил часового у чёрного хода.

— Здравия желаю… — начал он, но осёкся из-за моих взмахов руками.

Ещё не хватало привлечь внимание толпы.

Я приставил палец к губам, поднялся по ступеням каменного крыльца и бочком протиснулся в приоткрытую дверь, затащив за собой рой колючих снежинок.

Пока они таяли на плаще, миновал длинный коридор, зал древней Растийской живописи и Фарницийский зал. Безлюдная экспозиция пялилась вслед пустыми лицами старинных портретов. Сами собой воскресли воспоминания о поисках твари и отчаянном магическом бое, но, к счастью, не успели наполниться кровавыми красками. Их отбросили обратно в небытие голоса, долетевшие из злополучной галереи с той самой картиной.

— Здесь он и пропал.

Взволнованный баритон музейного служителя эхом отдавался от стен.

— Как это? — уточнил Бырь. — Растворился в воздухе? Провалился в Полуночную бездну? Или ещё как?

Очень странное совпадение, нехотя признался я самому себе. Меня словно заставляли вспомнить всё что было. Только для чего? Чтобы призвать к ответу? Заставить заплатить за смерть хозяина твари?

Отогнав непрошеные мысли, я подошёл к сержанту.

Служитель бросил на меня короткий взгляд и ещё сильнее сжался.

— Не знаю, — забормотал он. — Будто и впрямь в тартарары провалился. Мне не позволено надолго отходить от посетителей. Поэтому… отвлёкся только на минутку. Одной ногой в соседний зал перешёл, повернулся, а его уже…

— Неееееееееет! — разнеслось гулкое эхо.

Бырь нахмурился.

— Что это? — не понял я.

— Призраки! — усмехнулся сержант. — Воють!

— И постоянно так, — сглотнул служитель. — Это ж, так же ж… кто же к нам теперь пойдёт… если тут эти… А ещё око это проклятое. От него аж сердце останавливается...

— Хватит, — нетерпеливо всплеснул руками Бырь. — Коли ворота открыть, в музее вашем не протолкнуться будет.

Я согласно кивнул и вспомнив про тайный ход, указал на угол:

— Там стоял пан Тарунда? — и дождавшись утвердительного ответа подошёл к третьей колонне.

— ите… — раздался свистящий шепот уже не похожий на призрачный вой.

На стыке плит заморгал огромный глаз. Руки сами собой сложились, готовые выпустить молнию, но проклятое око сразу сжалось, растворившись в пыли и паутине. Я пошарил по стене, но отверстия в осыпающейся штукатурке так и не нашёл. Зато наткнулся на каменный орнамент, похожий на листок дерева и надавил.

Одна из плит вздрогнула и поехала к углу, открывая проход в подземелье.

— Ага, — сказал у меня за спиной Бырь.

Из темноты, отряхивая паутину, выбрался мой заместитель. Его клетчатый, по последней столичной моде, сюртук белел от известки. А запотевший монокль в правом