ПВТ. Тамам Шуд (СИ) - Евгения Ульяничева
Стрела стала розой — белой — и Лин понял, что его хотят вывести к объекту охоты, и это теперь словно компас. Он пошел дальше, и роза сделалась зоревой, а когда прошел еще немного, налилась алым.
Красного цвета стало так много, что чаша ладоней переполнилась. Алые капли побежали по пальцам, обрываясь на песок, а роза развернулась, пульсируя, будто сердце. Она обжигала, шевелилась, как медуза. В ладонях Лина ей было тесно, неуютно.
В гладких стенках сердца Лин видел свое отражение и лицо свое видел белым, подернутым тонкой черной сетью.
— Потерпи, — прошептал Лин розе-сердцу, оглядываясь. — Потерпи.
Он опустился на корточки и осторожно посадил ее ножками в песок. Не успел отойти, как ключ стал аркой — петлей, похожей на силок.
Или — на позвонковую дугу.
Арка была сложена из незнакомого материала и испещрена символами, как ранами. Одни зажили и едва виднелись, другие рубцы чуть кровоточили розовым, а другие были глубоки и цветом в сырое мясо.
Лин коснулся теплых, как кожа, символов. Это был чужой язык, ему неведомый. Но даже так он понял, что там, в глубине, и была спрятана карта — зеница ока.
Он шагнул в арку.
***
— О, Лут! — Нил подпрыгнул, но почти сразу же вернул наваху на место. — Лин, какого?… Ты же заходил в эту дверь? Почему не вышел тем же путем?
— Сон как река, — заторможено отозвался Первый, с подозрением оглядывая спутников. — Одну воду не испробовать дважды. Течение уносит твое отражение, стирая из мира сего, и память твоя делается памятью воды.
Михаил переглянулся с Нилом.
Крокодил пожал плечами.
— Ты нашел?
Вместо ответа Лин подошел ближе, ткнул в плечо сначала одного, потому второго.
— Вы настоящие или я еще в лабиринте?
— Настоящие, настоящие! — нетерпеливо подскочил Нил. — Так где карта?
— Карта.
Лин достал из кармана что-то, похожее на тончайший браслет из лески.
— Вот она. Ничего нельзя пронести сквозь сон без изменений.
Нил моргнул.
— Это струны? Для виолончели? Но как… Я должен играть карту, что ли?
— Именно так. Именно ты.
Глава 25
Дятел был последним человеком, пригодным для спасительных бесед. Обычно мозги команде вправлял Волоха, а нутренности — сердце там, душу, прочий ливер — починял Иночевский. Ну или тот же русый, если дело касалось физических повреждений, а не мудостраданий, до которых, как известно, всяк Иванов большой охотник.
Но тут как-то все Хомы не иначе раком, блять, встали, и указали на Дятла.
Нашли, мать их, стрелочника.
Как свалили с Хома, так капитан замазался у себя в каюте и носа не высовывал. Дятел волновался больше всех, хотя виду не казал.
Все беды от баб, размышлял угрюмо. Какая-то стриженая танцорка, ножками на сцене дрыгала, а русый теперь на стены лезть будет.
Цыган прибился на камбузе, пока там хозяйничала их собственная рыжая беда. Кашеварила, гремела доской. Пахло вкусно. Цыган хмуро втыкал в столешницу нож, ковырял ногтем трещины. Отшлифовать да залачить, размышлял, вот и заделье сыщется.
— Ты бы с ним поговорил, а?
Цыган свел лопатки, ощетинился.
— Я ему нянька-мамка, что ли?
Медяна обернулась, закинула на плечо полотенце. Им она наловчилась лупить мух, тараканов да цыганов. Больно, главное.
— Ты ему лучший друг! — Ткнула в спину пальцем. — Горан! Кого еще он будет слушать, а?
— Не силен я в речах. Чай, не Ледокол, лясы-балясы точить.
— Уж расстарайся ради капитана!
— Да я лучше так посижу, на жопе ровно. Ради него же.
Медяна поджала губы, покосилась, размышляя. Сдула со лба прядь. Уперла руки в боки.
— Хорошо. Дело хозяйское. Но тогда я скажу ребятам, что полномочия капитана на Тренкадисе берешь ты? И весь спрос с тебя, значит, как со старшего помощника?
Дятел яростно поскреб подмышкой, гвозданул кулаком по столу.
— Ведьмица ты! Приблудилась на мою голову, — вернул нож на место, поднялся.
— На обед не опаздывайте! — догнал его окрик девчонки.
Вот щучка, подумал цыган. Ни кожи, ни рожи. Ведь боялась его поначалу до усрачки, а теперь насмелилась, как пса гоняет. Но если русый не прочухается до Агона, тогда хана им всем. Репутацию можно строить годами и проебать махом. Вон, у Еремии даже арфа потускнела. А надо, чтобы горела изумрудом. Чтобы издалека расчухали, щеглы.
Дятел вздохнул, остановился перед плотно запечатанной дверью в Волохину каюту. Ни ручки, ни щелки. Потеребил тяжелую серьгу.
Еремия, отчини дверь.
Не положено, печально отозвалась Еремия. Капитан не велел.
Дятел закатил глаза. Терпение не было его добродетелью.
Открой, или к Луту саблей измордую! Ты меня знаешь!
Еремия вздохнула и щелкнула замком.
***
Сколько ему годков на ту пору сравнялось, цыган сам не знал. Не вел счет как-то. Авось, двенадцать наскреблось бы. Подлеток безусый, голенастый, ухватистый. Много чего умел, много чего насмотрелся, а попался, как воробей на гумне.
Задумал свести коня у богатейчика. Такого коня, что голову положить не жалко. Высокий, тонконогий, не ходит — плывет, шерсть огнем горит, глаза как сливы лиловые. Песня, а не конь! Приведи такого к старшему на погляд, сразу в круг примут! Ни с кем не перемолвился, не посоветовался, сам-один пошел. Удаль показывать, ага.
И почти сладилось дело. Девку белую-дебелую, куклу сахарную, дочку хозяйскую, заболтал-охомутал. Все бабье на него велось, на сладкие речи, на широкие плечи, на глаз черный, на елдык точеный. Простого бабы склада, учили старшие. Лей им в уши послаще, рукой между ляжек шуруй, и вся наука. Твоя будет краля-шкура.
С этой тем же манером столковался. Батька ейный злой был. Двор богатый, сад здоровенный, венцов в тереме как говна у козла. Волкодавов злющих держал. Девку, как телушку, кормил да холил, но воли не давал. Конь-огонь в конюшне томился, а на ночь спускал его хозяин по саду ходить, шелковую мураву щипать.
Ночью и решил его брать.
Уломал кралечку на свиданьице. Та покачевряжилась для вида, но согласилась быстро. Переспелая была, засиделась в девках, кровь бродила.
Псов на цепь посадила, любовничка в калиточку поманила. Ну, дело-делом, все успели. Подпоил дурочку, а когда та храпака задала, мигом к конику кинулся.
Разглядел наконец, что за клад ему в руки шел.
Ахнул только, присел, хлопая себя по ляхам. До того хорош конь оказался, чисто самоцвет смородиновый. Не боялся Дятла нисколечко, горбушку с ладони взял. Цыган с коняшками хорошо ладить умел. Вот и этого — привадил, погладил, в шелковую гриву пальцы вплел. Только приметил, что заткан весь конь тонким кружевом, а
