Роман Светлов - Прорицатель

— Тогда не ломай голову. — Филипп принял из рук слуги чашу с горячим хиосским вином. — Поедая рыб, я никогда не думаю, видят они меня, или нет.

Смуглые персиянки, облаченные в праздничные одеяния афинских флейтисток, присаживались на ложа к пирующим. Их одежды распахивались, обнажая загорелые, округлые колени. Калхас, чьи мысли вернулись к Гиртеаде, машинально обнял одну, потом заставил встать и подтолкнул к Филиппу.

— Иероним, неужели ни один из лекарей стратега не понимает в беременности ничего? Честно говоря, мне становится не по себе, когда эти габиенские старухи начинают бормотать свои заклинания или размахивать вокруг Гиртеады волчьими хвостами.

— Не волнуйся, — историк понимающе улыбнулся. — Чем меньше лекарь вмешивается в это дело, тем лучше. Здесь все происходит само собой: хлоп! — и готово.

— Ты меня не успокаивай, — мрачно покачал головой Калхас. — Я сам хочу присутствовать при этом. Хочу держать ее за руку. И прицеплю себе на пояс меч: чтобы колдуньи не смели вытворить какую-нибудь гадость.

— Ну, если тебе будет спокойнее — присутствуй. Только выпей прежде вина. И побольше. Говорят, смотреть на это тяжелее, чем испытывать самому.

С приходом флейтисток хмель окончательно овладел сатрапами. Казалось, они готовы были совокупляться с персиянками прямо здесь, перед троном. Эвмен приказал слугам уводить самых нетерпеливых в боковые помещения шатра. Только Тевтам оставался равнодушен к женским прелестям. Калхас тайком наблюдал за тем, как его взгляд обращается то к Певкесту, то к стратегу, то к Антигену, причем вид последнего вызывал в душе аргираспида какие-то неприятные мысли. Глаза Тевтама становились темными, непроницаемыми и пугающими. Калхас понимал, как далек был от истины Дотим, считавший этого человека тупицей. Пожалуй, он был самым страшным среди македонян. Что-то мертвенное виделось пастуху в том, как Тевтам относится к жизни. Последнее время он опасался, что аргираспид может выкинуть неожиданную и губительную для всех вещь.

Видимо, почувствовав взгляд Калхаса, македонянин начал встревоженно крутить головой. Аркадянин тут же опустил глаза к остывавшему вину. Делая вид, что его больше ничего не интересует, бросил в кубок несколько сушеных фиников. Ожидая, пока их мякоть станет сочной, пастух старался справиться со своими опасениями. В конце концов Тевтам пока выполнял распоряжения стратега. А во время последнего сражения аргираспиды смели всех, кто осмеливался встать на их пути.

Когда Калхас поднял голову, Тевтам уже сидел около Антигена и вполне дружелюбно внимал тому, что тот говорит. Судя по улыбкам на лицах, слова были несерьезными. «Может, я ошибся?»— засомневался в своих ощущениях Калхас. — «Не стоит принимать всерьез все, что приходит в голову после вина».

Гермес нечасто вещал его устами в этом году. А являлся и того реже — лишь однажды. Вокруг не было ни золотых чертогов Зевса, ни прекрасных светлых сфер, вокруг не было вообще ничего. Они падали в туманную бездну, а откуда-то снизу до них доносились ужасные, раздирающие душу стоны.

Гермес, тем не менее, улыбался и со спокойным вниманием рассматривал Калхаса.

— Зачем? — только и мог воскликнуть пастух.

— Тартар, туманный Эреб. Там корни Земли и Океана. Там вечно умирают титаны, — молвил Гермес. — Ты ведь хотел их видеть?

— Нет!

— Ты хотел. — Бог дотронулся до его груди своим посохом. — Ты любопытен, а это — обычная человеческая черта. Увидев Зевса, желаешь увидеть Тартар. Словно от этого зрелища прибавится мудрости, или счастья!

— Я не хотел!

— Хотел. — Гермес умиротворенно смотрел на Калхаса. — А ныне тебе страшно признаться в своем желании.

Туман — бесцветный, неощутимо-податливый, клубился вокруг, и пастух давно позабыл уже, где верх, где низ, в каком направлении они падают. Титанические стоны то замирали, то, подобные удару грома, заполняли все вокруг. Он не чувствовал веса своего тела; руки, ноги — все казалось безвольным, чужим, непослушным. Бешено колотилось, готово было выпрыгнуть из груди сердце.

— И страх твой станет возрастать все больше, — продолжал Гермес. — Пока не убьет. Ты умрешь прямо на лету, еще не достигнув Тартара. Да и не достичь его. Он есть, но падать в него приходится бесконечно долго.

— Унеси меня… унеси отсюда, — взмолился Калхас.

Свет разлился вокруг Гермеса, и клочья тумана в мгновение ока умчались от них. Они стояли на высоком зеленом холме, с которого было видно, как готовятся к битве войска Эвмена и Антигона.

— Лучше умереть здесь, чем падая в Тартар, — вырвалось у пастуха.

— Ты не знаешь смерти, и потому — торопишься. — Гермес улыбнулся. — Предсказывай, незачем умирать!

— Ты говоришь просто и ясно, но за твоими словами всегда чувствуется нечто, чего я понять не могу, — набрался храбрости Калхас. — Так и твой облик. Иногда я думаю, что за ним скрывается другой. Но какой? Скажи мне!

— Просыпайся, — сказал Гермес. — Всему свое время.

С тех пор прошли лето и осень, а Бог все не открывался ему. Калхас боялся, что допустил в своей речи что-то неблагочестивое, но стеклянный шарик изредка все же наливал грудь тяжестью и пастух предсказывал, с облегчением думая, что Гермес его не забыл.

Тем неожиданнее была ночь после пира в шатре Александра. Калхас даже не помнил, как заснул. Едва голова его коснулась ложа, он увидел, что находится в гигантском сводчатом помещении, чем-то похожем на пещеру. Темнота источалась незримыми стенами, но — удивительно — она не мешала чувствовать эти стены и видеть блистающий трон, на котором восседала гигантская человеческая фигура. Трон, сам гигантских размеров, стоял прямо посередине залы и был сделан из вещества, противоположного ей.

Как это объяснить? Такое можно увидеть летним безоблачным утром, когда вслед за ясной, нарядной зарей из-за горизонта вдруг начинают плескать потоки горячего, ярко насыщенного света. Он густой и подвижный одновременно, он переливается через восточный край земли и сверкает как мириады корундов. В эти мгновения в нем все цвета, которые может увидеть человеческий глаз, и все их оттенки, улавливаемые разом, без всякого напряжения. Отовсюду раздается шум — это птицы взмывают к небесам, чтобы приветствовать Его, Жаркого Повелителя. Сейчас мир наполнится их песней, а еще — порывами теплого, солнечного дыхания, несущего покой и радость.

Все это было в троне. Осторожно ступая по невидимому полу Калхас шел к нему. Гигант приближался неестественно медленно — не сразу пастух сообразил, что здесь ничего нельзя оценивать человеческими мерками. Трон был гораздо дальше, чем он думал вначале. Перепуганный мыслью о том, что гигант окажется выше любой из Габиенских гор, Калхас хотел остановиться, однако какая-то сила понуждала его идти вперед.